— Ох, госпожа Сэйнтсёрф, — вздохнул несчастный священник. — В ваших словах много правды, нельзя того отрицать. Но я уверен, что любящие души преодолеют любые преграды, а мы с Катрин привязаны друг к другу, как подсолнух к солнцу. Вы сами были молоды, вы помните, что когда человек влюблен, правил не существует.
— Помнить-то я помню, — смягчилась она, — но на то умудренные годами старики и надобны, дабы молодежь дуростей не натворила… Не стану отпираться, охота мне лицезреть, как Катрин аки сыр в масле катается. Она чудесная девчушка, а, окромя меня, родни у нее никакой — нету за ней присмотра, тем паче Николаса нынче мятежником объявили и отсиживается он средь голландцев. Желалось бы мне передать Катрин в надежные руки… А что вы ей можете дать, мистер Дэвид? У вас же у самого земля из-под ног уходит. Сказывают, разругались вы со старейшинами, пошли опричь Пресвитерия, в любой день дадут вам из Вудили от ворот поворот, а то, глядишь, и от Церкви отлучат. Славная жизнь вашу жену поджидает. Ужто заставите Катрин скитаться, аки голь перекатную, в ней же течет кровь Черного Дугласа[126]
да древних шотландских королей? Ух, натворили вы делов, не подобающих тому, кто метит в женихи.— На меня обрушилось много бед, и нажил я не одного врага. Но Катрин на моей стороне, и я питал надежды, что вы тоже, госпожа.
— Я не супротив вас, — сказал женщина, и глаза ее засветились теплотой. — Даже не думайте такого. Слыхивала я о неразберихе в пасторате, спрос вела, что да к чему, и разумею, избрали вы верный путь. Не ведаю я ничего про Лес, но всяким лисицам да куницам из Вудили меня не провести, а уж за дела с косым Марком Керром ни Йестер, ни Хокшоу, ни Сэйнтсёрф в вас камень не кинет. Однако от горькой правды не сбежишь: пошли вы супротив Церкви, хычь избрали ее своим призванием, мистер Дэвид… Может, ведаете, что любим мы с мистером Джеймсом словечком перемолвиться, и ежели надобно мне испить чистой воды Писания, направляю я стопы к нему, а не в Аллерскую кирку. Так вот что он мне сказывал: «Мистер Дэвид идет со своей сохой не по той борозде. Из него вышел бы великий воин, а был бы он папистом, то стал бы славным монахом. В нем уживаются святой и воитель, но не место ему в пастырском доме. Потому как, — сказал мистер Джеймс, — не способен он, как я, запереться в своем кабинете: слишком он для того силен телом и духом, — и склонить главу пред правилами церковными он тоже не способен. Коли узрит он зло, стремится его изничтожить, хычь Церковь приказывает ему сидеть тихохонько, и не поступится он совестью заради мира со старейшинами. Он чересчур правоверный пресвитерианин, — сказал он, — а нынешняя Церковь Шотландская походит скорее на католическую, токмо заместо одного Папы их полсотни».
— Возможно, это правда, — сказал Дэвид.
— Угу, святая истина, и любо мне, что вы с нею согласны… Но давайте кликнем Катрин, ибо беседа наша про ее долю. Ну она и хитрюга, словечка лишнего не вымолвит, а старушку тетку вокруг пальца обведет!
Вошла разрумянившаяся Катрин с сияющими глазами. Госпожа Гризельда на удивление ласково заговорила с ней:
— Это что ж такое мне про тебя рассказали, дочурка? Завела себе миленка и помалкивает!.. Ну, ну, ласточка, ты что ж, страшилась, что я разгневаюсь? Дело-то житейское, и брачные узы — вещь священная и богоугодная, и в раю жить тошно одному: женщине муж нужен, он ей защита и помога. Но с разбегу такое не решается, надобно посидеть да покумекать. Мы с Дэйви уже переговорили — да, он для меня теперича Дэйви, почти что сынок родной — но обязанность моя тебя предостеречь. Парень ты, Дэйви, славный. Речи верные да мудрые ведешь, и хычь нету в тебе благородной крови, держишь себя не как простолюдин. Но священник из тебя не вышел, как не выйдет из Катрин пасторской жены. К тому ж истина такова: Вудили из-за тебя гудит, аки улей, но будь это какой иной пасторат, ничего б не поменялось… Посему внимай, сэр. Ты добрый малый, но с выбором доли промахнулся, однако дело поправимое. Ты молод и сможешь начать жизнь сызнова.
Катрин подвинулась к Дэвиду и положила руку ему на плечо.
— Тете Гризельде хочется, чтобы ты сменил служение Церкви на мирское ремесло, — засмеялась она.
— Но я уже принял Божьи обеты, — ответил он.
— Оно ясно, — сказала госпожа Гризельда. — Человек может служить Творцу не токмо в рясе, но и в зипуне, и порою, как сказывают, даже прилежнее. Внемли той, кто желает тебе добра, тебе и славной девчушке с тобою рядышком. Примирись с Церковью, склони главу пред Пресвитерием, не надобно отступаться от своих взглядов, просто смирись с законной властью. Скажи им, что сделаешь все, как они потребуют, не противься… Истинно глаголю, не желают они заковывать тебя в кандалы, не надобен им шум окружь кирки. Пожурят они тебя, аки детенка неразумного, да отпустят. Тебе и супротив своей совести идти не придется: смирись пред старшими братьями во Христе, как Богом завещано.
— А как же колдовство, творимое в Вудили? — спросил Дэвид.