Запретный плод

Я подъехала к заправке, где был телефон-автомат. У меня был навороченный автоответчик, с которого можно читать сообщения, не заезжая домой. Может быть, ночуя в гостинице, я смогу скрываться от Эдуарда целую ночь. Я вздохнула. Будь у меня хоть одно прочное доказательство, я пошла бы в полицию. Я услышала перемотку ленты, потом щелчок, потом слова:

— Анита, это Вилли. Они взяли Филиппа — того парня, который был с тобой. Они его взяли в жуткий оборот! Тебе надо при…

Телефон резко заглох, будто его обрезали.

У меня перехватило дыхание. Закрутилось второе сообщение:

— Это говорит ты знаешь кто. Ты слышала, что сказал Вилли. Приезжай, аниматор. Я ведь не хочу грозить твоему красавчику-любовнику, понимаешь?

Из телефона послышался смех Николаос, искаженный лентой.

Громкий щелчок, и в телефоне послышался живой голос Эдуарда:

— Анита, скажи мне, где ты, и я тебе помогу.

— Они убьют Филиппа, — ответила я. — К тому же, если помнишь, ты не на моей стороне.

— Я единственный, кого ты можешь назвать союзником.

— Тогда помоги мне Боже.

Я резко повесила трубку. Филипп пытался этой ночью меня защитить, и теперь за это расплачивается.

— Черт побери! — завопила я.

Человек у бензоколонки уставился на меня.

— На что это ты пялишься? — чуть не заорала я на него.

Он быстро опустил глаза, полностью сосредоточившись на заправке своего бака.

Я влезла за руль и несколько минут просидела неподвижно. Я злилась так, что меня просто трясло. Зубы сжимались помимо моей воли. Черт! Черт! Я слишком злилась, чтобы ехать. Филиппу мало поможет, если я по дороге во что-нибудь врежусь.

Я стала дышать глубокими вдохами. Это не помогло. Тогда я вставила ключ зажигания.

— И не гони, — сказала я себе. — Сейчас ты не можешь себе позволить разборок с полицией. Медленно, но верно, Анита, медленно, но верно.

Я, бывает, разговариваю сама с собой. И даю себе очень хорошие советы. Иногда даже я им следую.

Я врубила скорость и выехала на дорогу — очень осторожно. От злости сводило мышцы спины, шеи и плеч. Я слишком крепко вцепилась в руль и поняла, что руки еще не совсем зажили. Короткие и острые уколы боли, но их было недостаточно. Сейчас вся боль мира не могла бы прогнать мою злость.

Филипп сейчас страдал из-за меня. Как Ронни и Кэтрин. Хватит. Хватит этих игр. Сейчас я собиралась спасти Филиппа, если получится, а потом отдать все это проклятое дело полиции. Да, без доказательств, без малейшего подтверждения. Я должна это сделать, пока больше никто не пострадал.

Злости почти хватило, чтобы заглушить страх. Если Николаос пытает Филиппа за прошлую ночь, она, значит, не очень довольна и мной. А я ехала сейчас в логово мастера, ночью. Если так сформулировать, это был не очень разумный поступок.

И злость отступила перед волной холодного страха, от которого по коже побежали мурашки.

— Нет!

Я не поеду туда в страхе. И я держалась за свою злость, как за последний якорь. За много лет я впервые подошла так близко к ненависти. Ненависть; сейчас от этого чувства по телу разлилась теплая волна.

Ненависть почти всегда, так или иначе, вырастает из страха. Ага. Я обернула себя покрывалом злости с примесью ненависти, но в основе всего этого лежал чистейший ледяной ужас.

37

«Цирк Проклятых» находится в старом складе. Его название цветными огнями написано поперек крыши. Вокруг этих слов застыли в неподвижной пантомиме гигантские фигуры клоунов. Если присмотреться к ним внимательно, можно заметить клыки. Но только если очень внимательно смотреть.

Стены здания увешаны большими плакатами из пластика, как со старомодной интермедии. На одном из них изображен повешенный и сделана надпись: «Смерть побеждает графа Алкурта». Еще на одной с кладбища выползают зомби, и написано: «Берегись мертвецов, выходящих из могилы». Очень неудачная картина изображает человека, наполовину превратившегося в волка. Вервольф Фабиан. Другие плакаты, другие номера. Особо жизнеутверждающих среди них почему-то не попадалось.

«Запретный плод» держится на тонкой черте между развлечением и садизмом. «Цирк Проклятых» ушел от этой черты в бездонную глубину.

И вот она я, входящая туда. О радостное утро!

Шум ударяет прямо в дверях. Взрыв карнавала, клокочущая толпа, шорох сотен шагов. Льющийся разноцветный поток из ламп, режущий глаза, привлекающий внимание — или заставляющий желудок вывернуться наизнанку. Может, правда, это у меня нервы расшутились.

Воздух заполнял аромат сладкой ваты, кукурузы, коричный запах пирожков, мороженого, и под всем этим был запах, от которого шевелились на шее волосы. Кровь пахнет старыми медяками, и ее запах пробивается через все. Но из людей его мало кто различает. Здесь же был еще один аромат — не просто кровь, но насилие. Да, конечно, у насилия запаха нет. И все же всегда есть — что-то. Тончайший след запаха долго запертых комнат и гниющей ткани.