Снаружи её прибил к земле многоголосый гул. Лес медленно качался, тёмная хвоя его была черна и зловеща. Сверху давило тяжёлое набрякшее небо, рубиновое над головой и гранатовое у окоёма. В просветах вился гнус, гудевший миллионом кровососущих иголочек. Вечер приглушил свет, но он всё равно резал глаза, и Олеся щурилась, отползая подальше от дома. Тот стоял чёрным изюмовым срубом. Над крышей поднимался дымок.
Спотыкаясь, Олеся побежала к лесу. Полянка с домом осталась позади. Замелькали ветви. Красный свет стал глуше, темнее. Ноги искололи сучки, ветки вырвали волосы. Олеся неслась длинными скачками, складываясь в прыжке, и мышцы её наливались незнакомой летучей силой. Под ногами влажно прогибался мох, хвост растрепался, и волосы неслись за Олесей, будто были живыми. Вдали, прорезавшись сквозь деревья, пылала никем ещё не разорванная ленточка горизонта.
Олесю больше ничего не сдерживало. Страх оказался заперт в том страшном доме. Она разжала кулак, и в красное небо взмыл клычок, зажёгшийся новой простой звездой.
Налетел ветер. Олеся закричала во всю наполнившуюся грудь. Лес ответил паутиной и филином. Страха не было. Не было даже тела. Оно больше не напоминало и не беспокоило, позабытое там, в тесной клети с полатями. Мир избавился от тяжести и причин, сделавшись таким, каков есть – диким освобождающим бегом, радостью чистой воли.
Красное небо разверзлось, приглашая в себя. Девушка прыгнула и почувствовала, как отрывается от земли. Лес исчез, исчезала сама Олеся, и что-то поднималось всё выше, истончаясь в луч, в линию горизонта, в красную закатную леску.
[Наверх]