Заражение

Движение замерло на лестнице, связывающей желудки с едой, и на объединяющих посадочные места диагоналях, заказы ложились в блокнот через голову-транскриптор по линии ухо-рука сразу изо рта. Общение с Настей порезано до односложных, почти на пальцах сигналами фраз. И кажется, что научила всему: какие кнопки жать на кипере, а какие на терминале для оплаты, и что делать с чеками, которых нужно (ебать!) две штуки на один заказ: одну копию следует подписать цифрой стола, к которому относится бумажка, спрятать ее в нагрудный кармашек, откуда, в свободную минуту, спустившись, следует достать и положить в отдельную стопку чеков в у модуля сервант, в его левый угол, рядом с карандашами, ручками, забытыми навсегда скрепками, копейками мелочи, которых в последний раз, когда я туда заглядывал, было на несоблазнительных 15 рублей, и непонятно к чему относящейся документацией в желтой пластиковой папке (выпадет момент и можно будет полазить глазами и кожей по черным буквам и цифрам на белых листах бумаги, нескрепленных и наваленных в кучу, асинхронных, по краю щерящихся острым оскалом прямых углов), другую – подписать также и замешать в шейкер, стоящий тут же, в выносном шкафчике, в компанию черного POS-терминала между абзацев меню и псевдодезинфекционных подносов. И все равно, оглядываясь и не находя объект в зоне видимости встаешь в ступор, пускаешься в легкую дрожь, обуять которую можно единственно мыслями порицания Других, тогда в секунду возвращаешься к роли слуги и уже под плетьми-взглядами торопишься, спотыкаясь, роняя, путая, удовлетворить. Короткие эпизоды – редко исчезает надолго, и в ближайшее время эти припадки должны истончиться, сойти на нет обратно пропорционально растущей компетенции выученных механик, которые совершенствуются вплоть до зазубренной, то есть правильной, тональности лицевых мышечных спазмов, тянущих шутовскую, по-джокеру, улыбку, неспособной, кажется, сойти даже перед живой картиной распятых котят или горящих живьем.

Зазывала к вечеру снизу наполняется светом из фонарика и превращается в колеблющийся котировками рук маяк. Эффективность его до десятка новых «любимых» оценивается низко. Строгая группировка твердого тела заказов превращается на кухне в хаос. Нет ни одного стола, где сидел бы кто-то один, минимум пары, бурлению разговоров не хватает капли децибелов зафонить романтические музыкальные композиции с радиочастот старого, в пыли и ржавчине магнитофона, усиленного не своей антенной установкой. Фокус на нем может спровоцировать, повлечь за собой разрушение всей ценностно-понятийной конструкции мира. Возможно и музыка из него тоже заразна. Эта мысль мимолетна и уже ушла. Она доносится до меня эхом, пока я на площадке подметаю веником в совок фрагменты разбитых бокалов, которых не удержал стоящими на тонких их ножках. Один из кусочков забился в угол у начала (конца?) лестницы, вынуждая пальцами выковыривать. Левая его грань – заточенный скальпель, разрезающий мне средний палец от подушечки до проксимальной фаланги, кровь затопляет рану за долю мгновения, что-то из тайминга наносекунд, и на лежащий осколок проливается алый редкий дождик, боль приходит с легким опозданием, зато сразу в достаточном количестве, чтобы сжать зубы и потянуться за помощью.

– Петь, у вас есть что-то типо аптечки есть? Я палец порезал, надо перевязать поскорее, пока я тут все не заляпал кровью, – на моем лице должно быть что-то очень обеспокойное, потому что петено выглядит растерянным.

– Да, подойди к Кате, которая в очках, она покажет тебе, где что лежит, – Петя машет рукой в какую-то неопределенность за спиной, а я даже не пытаюсь его переспрашивать, ухожу туда.

…

– Ребят, а Катя здесь? Я палец порезал, мне сказали, что она может помочь? – стою в интерьерах кухни и понимаю, что в правой ладошке лужица, которая намекает теплой каймой о желании закапать гусеничкой по полу.

– Что у тебя там? – ко мне приближается, вытирая руки небольшим полотенцем, высокая темноволосая девушка в очках, с возрастными морщинками по бокам с блеском глаз, в белой кухонной куртке.

– Я убирал осколки от разбитой посуды и порезался. И мне сейчас нужно чем-то перевязать палец, чтобы кровь остановить.

– Ммм, пошли, – Катя, видимо это она, уводит по направлению к холодильной камере, в коридор, прыгает за неприметную дверь, выкрашенную тем же бежевым #c4b15c, что и стены коридора, откуда выныривает через, примерно, пару секунд с классической белой коробкой с красным крестом на крышке.

– Идем, – на самом деле говорить это было не обязательно, потому что я, по сути, и так ею связан.

В яме мы рассаживаемся на посадочные места, она деловито раскладывает сбоку себя аптечку и начинает обрабатывать рану перекисью водорода, подготавливает несколько равных рваных кусков бинта, от ее склоненной головы за перекрестием ребер растекается теплота – фон, выгоняющий на задворки боль.

– Кать, а ты давно здесь работаешь?

– Ааа? Че ты спросил? – не поднимая головы.

– Да нет, ничего, так, сам с собой, – дурак, зачем вообще спрашивал?