Заражение

В зал заходит компания в пиджаках и костюмах. Они потеряно оглядываются, как будто кого-то высматривают, держатся кучкой, что-то от детей. И эти пиджаки и платье сразу кажутся надетыми не ими. Прихожу на помощь, по их лицам и телам растекается расслабленность, когда они видят кого-то как будто разбирающегося в том, что здесь творится, который незаметно введет их в эту игру знаков, где не ценна еда сама по себе, или точнее не столько она, сколько суета вокруг нее. Это комплексная пирамида, где спектакль социального перемежается с греховным чревоугодием. Кажется, что каждое прописанное правило из святой книжки с прикроватной тумбочки приятно пробовать: еду, чужую жену, не свою жизнь. Это нарушение запретов как будто напрямую напрашивается из анархии общего бессознательного. Но они заказывают бизнес-ланч, а значит ставят эту игру на паузу. Не успеваю я отойти от их стола, как в зал заходит еще две партии гостей. Я их ласково рассаживаю за столики, уношу с них ребристые кубки в специальный шкафчик. Только я успеваю пробить каждый из трех заказов, сделать судьбоносный выбор между чаем, компотом и морсом, как к нам на обед приходит еще одна разделенная на части толпа. Новые заказы, повторяющие прошлые. Бинарный код в кипер проще. Растет цифра итога.

К концу двух часов – время когда заканчивается бизнес-ланч – механика движения перестанет требовать личного, сознательного участия. Ускорится. Экран не сузится до пинчоновской белой точки, но отстранение почувствуется. Уже больше зритель. Но на короткие мгновения, когда никто не видит. Или когда ты так подумаешь. Разговор втянет тебя обратно в тело, кончики пальцев кольнет индикатором, не поучаствовать не получится.

– С вас триста рублей, – я протягиваю виновато властной рукой онлайн-кассу, к которой каждый прикладывает карту, – Спасибо, приходите еще.

Любимые гости собираются, мне остается унести за ними грязную посуду и протереть стол. Медленно, медленно освобождается зал. Стрелки подходят к назначенной отсечке часов, за которой общий зал опять потемнеет и нальется позабытой величественностью, на чистые столы будут вынесены перевернутые кубки, а в фолиантах многострочных меню, сложенных в отдельном купе, начнут оставлять свои отпечатки гости. К рукам любимых из них, оставивших на чай, можно будет начать прижиматься щекой, чтобы успеть еще почувствовать родительскую теплоту. Некоторые умудряются так засыпать, свою голову накрыв карбонарой, пастой с креветками и сырными колечками сверху и подперев это рыбными блюдами, из которых стейк лосося, на самом деле, очень вкусный.

– Саш, иди поешь. Попроси на баре, у Пети, пусть нальет тебе суп, – Настя быстрым шагом идет с барной стойки к моему столу, который я, мечтая, пытаюсь продырявить.

– Петя это? – отвлекаюсь и стою в ожидании с тряпкой.

– Это шеф-повар, невысокий такой, светлый парень.

– Хорошо.

– У тебя полчаса, чтобы поесть, потом возвращайся.

– Хорошо, Насть, – голова качается почти в такт ее слов. Ограничиться словами кажется слишком скупо. А мне надо, чтобы она поняла, что я понял, и скорее отстала.

Его не приходится искать долго, Петя стоит посреди барной стойкой и глядит на опустевший зал.

– Что тебе?, – его лицо максимально подчеркивает его заебанность глупыми людьми. Петя мне не нравится почти сразу. Нет, вру, сразу.

– Можешь мне суп налить на обед?

– Обед закончился. Он закончился в два часа. Тебе не сказали? – Петя вопрошающе смотрит.

– Нет.

– Давай тарелку, – он еле сдерживается от продолжения грубой тирады.

– Аааа…

– Бля, на мойке ее возьми.

В котелке, под слоями цивилизационной мишуры закипает ярость.

– Это там Петя опять ругается? Вот, возьми, – на мойке те же добрые узбекские женщины по-доброму указывают на нужные тарелки. Их речь сквозит уважением к мужчине.

С общей обеденной тарелкой, наполовину заполненной жидким бульоном, я смирно дрейфую в сторону ямы. Здесь, кроме меня, только один человек. Его я не видел ни на кухне, ни среди официантов, потому что точно в лицо знаю каждого.

– Сяду здесь?

– Гм.