Заразные годы

Поэтому давайте сбросим маски, откроем для чиновника кредит и наконец забудем эти сказки о том, что нам коррупция вредит. Мы люди прагматического склада, мы так живем с рожденья до седин, вы нам скажите прямо – сколько надо? Мы сколько надо, столько и дадим. Не надо только скромничать, чиниться – берете не чужое, а свое. К примеру, сколько надо на больницы? А сколько – на дешевое жилье? На чистый суд, на умную Госдуму, на Пенсионный фонд с другим главой? Мы только просим: назовите сумму. А скидываться русским не впервой. Когда-то мы в одном порыве жарком собрали денег, как заведено, на ополченье Минина с Пожарским – и где поляки? То-то и оно! Нам скидываться – главная отрада. Единый наш порыв – помочь властям. Вы нам скажите просто: сколько надо. А то ведь хвост не рубят по частям. Мы четко понимаем: это зерна грядущих благ и будущих конфет. Давать и брать в России не позорно. Давали Пушкин, Лермонтов и Фет, давали Абрамович и Потанин, и Фридман, очень строгий господин…

Четыре миллиарда – мы потянем.

А скажут пять… Поплачем и дадим.

По кругу

19 декабря 2006 года исполнилось 100 лет со дня рождения Леонида Ильича Брежнева. В память о генсеке вышли не только многочисленные воспоминания, но и телесаги, и даже эта колонка.

Вождей не любит русский люд, хотя и гнет пред ними спину. Кто слишком слаб, кто слишком лют, кто лют и слаб наполовину… Любой из доблестных отцов нам непременно ставит клизму – а делать что? В конце концов, откуда взяться гуманизму на этом режущем ветру, в глухих лесах, во тьме морозной? Нам были все не по нутру: и грозный Петр, и Ваня Грозный – и только Брежнев Леонид, бровями темен, духом светел, под пенье мирных аонид свое столетие отметил. Страна, кряхтя, залезла в ларь, его реликвии достала… «Вот идеальный русский царь! – она промолвила устало. – Он был всему народу мил и до, и после перехода в загробный мир. Борец за мир и друг рабочего народа!»

А что? Действительно просвет на фоне прочих наших батек. В восьмидесятом, спору нет, он был отчасти маразматик, а весь его ареопаг был очень глупое начальство и при ходьбе качался так, как поздний Ельцин не качался; в торговле правил беспредел, все разучились делать дело, при этом Марченко сидел, и Новодворская сидела, везде процвел холуйский стиль (начальник – Бог. Подите троньте!), и в Горьком Сахаров грустил, а Солженицын жил в Вермонте, и были жуткие трусы, и много черного металла, и не хватало колбасы (хотя когда ее хватало?), но уточнить не премину: хоть он и правил в темпе вальса, зато любил свою страну. И в том никто не сомневался. Пусть либералов тонкий слой замрет от дерзости подобной, но было видно: он не злой. Хотя не очень сильно добрый. Он как-то сдерживал развал, но не давил авторитетом; он жить умел – но жить давал и даже помнил меру в этом. Превознесенный до небес (превыше было божество лишь) – он был не ангел, но не бес. Он был не светоч, но не сволочь. Он в чем-то был такой Лужков (хотя Лужков суровей, что ты!)… И я, в компании дружков о нем травивший анекдоты под самый первый свой стакан, – я, сочинитель дерзких басен, смекал, что этот старикан мне не особенно опасен. Я понимал, что он устал и не набросится, затопав. (Да, был еще Афганистан… Но это настоял Андропов.)

Привык я жить в его стране и о другой не думал сроду. Потом свободу дали мне, и вот за эту-то свободу – чтоб ею пользовался всласть и потерять ее боялся – демократическая власть меня держала, как за яйца. И главари, и блатари сводили мир к простым идеям: свобода есть? – Благодари! А мы покуда все поделим. Да, был развал – а стал обвал. Топили нас, как Атлантиду. Иной по Осе тосковал, а я скучал по Леониду. Пусть он безвкусно был одет, и еле вякал, и качался – он все же был невредный дед. Так я скучал. И доскучался.

Господь сказал: «Прием! Прием! Вас слышу. Укрепись, держава». И стало, в общем, как при нем, и даже нефть подорожала, и вновь мы боремся за мир, друзья ХАМАСа и Аббаса… И возрождается кино, доселе вязнувшее в блуде; а телевизора давно не смотрят грамотные люди… В извечном нашем шапито на новый круг пошла лошадка. Но как-то это все не то. Все как-то призрачно и шатко. А принцип, в сущности, простой: друзья, посмотрим правде в рыло! То был застой, теперь отстой, а остальное все как было.

Некуршевель