Заразные годы

Мне не нравишься ты. Мне не нравитесь вы,
Обитатели гордой запретки.
Мне милы ваши предки (поскольку мертвы)
И пока еще нежные детки.

Я люблю только тех из моих сыновей,

Кто тупит или злобится с детства.
Лишь они — мои отпрыски чистых кровей,
И они не сбегут, не надейся.

И туда не ходи, и сюда не ходи,

А ходи от овина до хлева,
Опасайся расспрашивать, что впереди,
И направо смотреть, и налево.

Не пытайся подняться посредством труда,

Не кичись перед ящером, птица.
Ты мне должен всегда, я тебе никогда,
Жизнью тоже нельзя расплатиться.

Мне привычна поэтика вечной вины,

Ложных клятв и напрасных стараний.
Созиданье стены, состоянье войны
Мне милее других состояний.

Не надейся, не жди от меня доброты.

Милосердьем не славится фетиш.
Все хорошее сделала я, а не ты.
За плохое ты лично ответишь.

Ибо я оправданье твое и броня,

И опора, и скрепа, и глыба,
А когда я скажу, то умри за меня
И скажи мне за это спасибо.

Заборное

Телецентр «Останкино» обнесли колючей проволокой из-за «тревожной ситуации в Москве, в Европе и в мире».

А может быть, это не они сидят за колючей проволокой, а вы сидите.

Бр. Стругацкие, «Гадкие лебеди»

Внезапно — как бы на случай глобальной русской весны — проволокой колючей Останкино обнесли. Зрители не заплачут: стерпим, не в первый раз… Вас от народа прячут — или народ от вас? Может, в текущем цикле, в нынешних временах надо, чтоб вы привыкли быть за колючкой, нах? Будут законы в силе — Запад вас не спасет: вы же наговорили каждый лет на пятьсот. Каждый за сверхполучку выложить душу рад. Лучше уж за колючку, нежели сразу в ад.

Вовсе невыносим бы нынешний был сезон, если б не всюду символ. В каждом придурке он! Даже смотреть отрадно, как постарался Бог — прелесть, как все наглядно. Дьявол бы так не смог. Долго у нас рожают, терпят любую жесть — сами себя сажают все, кому надо сесть. Словно берут измором собственный злой галдеж — все обнесли забором, змейкой не проползешь. Словно ползут по склону в самый безвидный срам — Кремль превратили в зону и затворились там. Спрятались, будто в клетку, — шороха не слыхать. Надо бы под запретку площадь перепахать.

Боязно, правда, с зоной сравнивать их редут — в крепости осажденной тихую жизнь ведут. Влезли в свою темницу, сами себе грозя. Выехать за границу силовикам нельзя. Бомбами потрясают, всем, говорят, под дых… Их ли от нас спасают? Думаю, нас от них. Там, за глухим забором, жилист и гонорист, вор сговорится с вором, с киллером — шантажист, весь этот мир преступный, ненавистью томим: в крепости неприступной самое место им.

Сами они наладят стражу на рубеже, сами себя посадят. Можно сказать, уже. Встали на изготовку — молнии из очей. Жуковку, и Рублевку, и Бочаров Ручей огородили браво, заперты тет на тет — там у них сверхдержава и суверенитет. Тут им помочь не в силе Запад или Восток — сами определили свой пожизненный срок. Горе ли это? Что вы! Можно сказать, зер гут. Сами сидеть готовы, сами же стерегут.

Родина, тройка-птица, выслушай мой совет! Как бы жить научиться, будто их вовсе нет? Жить на открытом свете, не в духоте тюрьмы: ведь за колючкой — эти, а на свободе — мы. Мы ведь умеем что-то, делаем кой-чего, все же для нас работа лучше, чем воровство… Пусть они там часами делят свое лаве, пусть они смотрят сами «Зона»-свое-ТВ… Я к ним в общак не лезу. Сказано: «Let’em Cheat!»1. Точат пускай на Лесю — надо же им точить? Мы заживем богато, честно, как искони — только поймем, ребята: это сидят они. Хватит дрожать, осинки. Хватит любить скотов. Можно им слать посылки изредка.

Я готов.

2016

Хитростное