Заразные годы

Мне
снился сегодня
Египет, пустыня, что пылью дымит,
отеля параллелепипед на фоне седых пирамид,
привычные увеселенья меж пляжей, барханов и гор,
но главное — все населенье втянулось в мучительный спор.
Один ко мне тоже прискребся, вцепился зубами, как мопс,
и спрашивать
стал про Хеопса: товарищ, а как вам Хеопс? На фоне
правителей юга, под пологом местных небес, он был,
безусловно, зверюга — ужасней, чем даже Рамзес;
славянства вожди и арапства пред ним — эталон белизны;
ужасное, знаете, рабство, убийства, растрата казны, утрата
товарного вида, забыты порядок и честь… Но все-таки
вот — пирамида! А что у нас кроме-то есть? Осталась
от этого гада и тешит туристам глаза. А то бы сплошная
Хургада. Вы против, камрад, или за?
Немного
помявшись для виду,
я так отвечаю во сне: конечно,
я за пирамиду, но рабство не нравится мне.
Конечно, я против холопства, позиция, в общем,
проста — но это же время Хеопса, две тысячи лет до Христа.
Неужто он так актуален, велик, справедлив и толков, что вы
из-за этих развалин беснуетесь тридцать веков? О да,
говорит египтянин, в ответ
предлагая вино. Наш спор для стороннего странен, но нам
он привычен давно.
Мы ляжем со временем в гроб все, придя и уйдя
нагишом, — а все-таки спор о Хеопсе останется
неразрешен. Как некая вечная оспа, Хеопс заразил
большинство. Одни у нас против Хеопса, другие убьют за
него. Покуда Египет не спекся, он тот еще был исполин, —
а собственно, кроме Хеопса, и вспомнить-то нечего, блин.
Любого спроси и уверься — историк тебе подтвердит:
ни больше подобного зверства, ни больше таких пирамид.
Туристы бегут с перепугу, узнав, что за этот предмет
терзаем мы глотки друг другу четвертую тысячу лет:
мы движемся в ритме рапида. Былая угроза грозна. Одни
говорят: пирамида! Другие: пустая казна!

Ведь

власть
не бывает плохою,
он все-таки был божество,
он принял Египет с сохою,
а сдал с пирамидой его, он вырастил
три поколенья, он справился с местным ворьем,
а что сократил населенье — так все мы когда-то умрем!
Оставь либеральную гниду томиться подсчетом гробов —
но где
ты видал пирамиду, построенную без рабов? Естественно,
каменоломни,
тесальщики, грузчики, ад, бесправие, казни — но помни:
лес рубят, а щепки летят.
Он видел сквозь годы и дали, забвения тьму разрубал…
Рабы, безусловно, страдали. Но было что вспомнить рабам!
И всюду, куда я ни сунусь — на пляж, в забегаловку, — опс!
Повсюду, из комнат и с улиц, — веселое имя «Хеопс». Идут
несогласные строем, в коросте от множества ран: одни
обзывают героем, другие рыдают «Тиран!».
Запрусь ли я даже в удобства, в сортир, по-мужски
говоря, — там надписи лишь про Хеопса, про грозного
чудо-царя. «И как мне вас жалко, ребята, — кричу я,
уставши от фраз, — что вас истреблявший когда-то вас так
занимает сейчас! Довольно великого жлобства, довольно
исхоженных троп-с, попробуйте жить без Хеопса — на что
он вам сдался, Хеопс?!» Но стонут они от обиды: заткнись,
о кощунственный жид! И грозная тень пирамиды на улицах
тяжко лежит.
Проснулся я рядом с женою в квартире своей городской,
томимый неясной виною и зимней холодной тоской,
и думаю в утренней рани, на фоне
редеющей тьмы: как славно, что хоть египтяне
не так безнадежны,
как мы!