Заре навстречу

— Зачем пришел? — спросил он с неудовольствием. — Твое место в массе… в такой день!.. Как у вас на заводе настроение?

Роман смущенно ответил:

— С пустой головой в массу не ходят. Давыд! Поговорить с тобой пришел… уточнить… или вот с Ириной…

— Ира, подожди уходить, — сказал Илья, — поговори с ним… Через час — комитет, а у меня, как назло, не получается!

Илья хотел сегодня же выпустить листовку, утвердив ее содержание на заседании комитета.

— Что вас смущает, Роман?

Ирина остановилась у двери. Романа поразила горделивая осанка этой маленькой женщины, ее лицо — лицо человека, который сознает свою правоту и которого преследуют. А Ирину действительно преследовали: ее уволили из школы «за безнравственное поведение», то есть за гражданский брак, ей не кланялись знакомые, от нее отказался отец.

— Меня смущает, как к этой войне относиться, — спросил Роман. — Поскольку Германия напала…

— А вы сами как думаете? — и, не дожидаясь ответа, она продолжала звенящим, чистым голосом: — Кому выгодна эта война — рабочим или буржуям? Разве вы не видите, как они стремятся отвлечь внимание рабочих от классовой борьбы? Натравить русских рабочих на рабочих Германии?

— Это правда, но поскольку напала все же Германия — это война оборонительная?

— Нам говорят: «Германия напала!» Немцам скажут: «Россия напала!» А на деле, может быть, война была еще тогда решена, когда к нам Пуанкаре приезжал! Как выгодно и нужно капиталу, так и делается.

— Понятно, — сказал Роман, — я к тому же склонялся: вести агитацию, разъяснять понятно…

Только сезонники да подрядчики Верхнего завода кричали «ура» и пели «Боже, царя храни». Коренные рабочие говорили о войне возмущенно:

— Затеяли войну, чтобы от революции спастись, рабочих на фронт загнать? Промахнутся! Пусть только нам винтовки выдадут, мы знаем, на кого дуло направить!

— На военных-то заказах наживутся, распыхаются, толстопузые!

Мобилизованные рабочие решили требовать платы за две недели вперед. Собрались на площади перед заводоуправлением и послали ходоков к Зборовскому. Роман Ярков пошел вместе с ними.

Зборовский принял ходоков немедленно и сразу же согласился выдать двухнедельное пособие.

Охлопкова не было. По слухам, он уехал в Лысогорск в первый день мобилизации.

Оповестив рабочих о митинге в лесу, Роман побежал домой перекусить.

Запыхавшись, он вбежал во двор, одним прыжком вскочил на крыльцо и, потный, красный, рухнул на лавку.

— Кваску дай, Фисунька!

Но жена всплеснула руками, всхлипнула:

— На войну тебя берут!

Он не сразу понял.

— Квасу дай мне…

И тут только до его сознания дошли ее слова. Он увидел, что мать пришивает лямки к котомке, а Фиса гладит рубашку. Роман, подняв бровь, прочел повестку, положил на стол.

— Да брось ты, ошибка это… Вот выясню схожу… Ты мне квасу давай, до смерти пить хочется.

Но это не было ошибкой, и негде было искать защиты. Уж если начальство решило сбыть с рук беспокойного человека, — никто этому человеку пособить не в силах.

К вечеру наголо обритый Роман оказался в казарме.

«Что тюрьма, что казарма!» — думал он, оглядывая длинное беленое помещение со сплошными нарами посредине. На нарах лежали тюфяки из мешковины, набитые соломой. Новобранцы со вздохами укладывались спать.

Роман, как и в ночь ареста, старался не думать о семье… воспоминания сами лезли в голову. Он еще чувствовал прикосновение нежных детских рук, отчаянные Анфисины поцелуи, горький вкус слез на ее губах… слышал разбитый голос матери: «Не дождаться мне тебя…»

Мучила его тревога: как теперь пойдет подпольная работа на заводе? Он прикидывал в уме, кого возьмут в армию, кого оставят. Выходило, что самых надежных, боевых товарищей на заводе не останется.

Он хотел стряхнуть унылые мысли, не поддаваться тревоге… и стал думать о революционной работе в армии. «Отовсюду слетятся соколы! Никакому начальству не уследить! Мы еще развернем работенку!» Надежда тихо, как ветерок, опахнула его: «Партия объединит нас, солдат, в большую силу! Может, это подвинет вперед революцию?»

— Роман! — раздался вдруг шепот, и с нар тихо поднялся новобранец с решительным, вдумчивым, строгих линий лицом.

— Чирухин! Миха! Вот где…

Это был тот белокурый мужик, который рядом с Ефремом Никитичем боролся за покосы.

— Вместе нам все же будет веселее.

— Верно, Миша! Вместе будем держаться… если нас не разведут по разным частям.

XIX

Жандармский полковник Горгоньский приехал на вокзал встречать жену и сына. В такое время, когда по деревням и заводам волнуется народ, неразумно было бы оставлять их на даче.

В ожидании поезда он прогуливался по платформе, наблюдая от нечего делать за отправкой эшелона новобранцев.

Вот узкоплечий юноша наклонился и почтительно слушает длиннолицую бесцветную старуху. Она что-то шепчет и мелкими крестами крестит его, а он дрожит мелкой дрожью.