Заре навстречу

Получив от Апостолова по куску бумаги, ребята сели рисовать стоящий на возвышении гипсовый куб. Чтобы зарекомендовать себя с лучшей стороны, они, кроме квадрата, нарисовали еще многое от себя: Тима - лошадь, Петька пароход с дымящейся трубой, Костя - винтовку и саблю, Кешка - цветок.

Подходя к каждому, Апостолов молчаливо следил за их трудами. Потом собрал листы и сказал:

- Я вижу, вам всем очень хочется стать художниками. Но я вас просил нарисовать только куб. Вы поступили недисциплинированно. Когда человек учится, он должен уметь подчиняться, а когда он владеет искусством, он будет подчинять себе других.

Ботом Апостолов пришпилил к стене бумагу, угольным карандашом нарисовал на ней квадрат, сделал несколько штрихов, и вдруг на бумаге появился увесистый куб.

- Вот, - сказал Апостолов, - видите? Вы думали, рисовать кубик скучно, неинтересно. Но когда вы сообщаете ему полное ощущение объема, это же чудо! Значит, давате начнем снова.

Тима почти каждый вечер ходил в Клуб просвещения на занятия в художественной студни. Но Косначев мобплпооБал Апсстолова рисовать плакаты и лозунги в тппогрофич газеты "Революционное знамя". Вместо Апостолсва стала вести занятия какая-то барышня в розовой кофточке, туго перетянутая в талин черным кожаным ремнем с большой медной овальной пряжкой. Она не рассказываю ничего интересного, а только все время совалась со своим карандашом и поправляла нарисованное так старательно, что получалось, что это не ты рисовал, а она. Узнав, что Тима не рабочий, она сказала обиженно:

- Вы, молодой человек, столько у меня времени отняли, а мне важно прививать эстетические вкусы самым простым рабочим. Пиепко об этом меня просил товарищ Косначев. И если вы даже научитесь рисовать, кто мне поставит это в заслугу?

Тнма бросил ходить в студию. Выходит, оп был чем-то хуже своих приятелей со двора. Конечно, теперь рабочие - самое главное, ну, а кто же он? Вот почему еще Тима так много размышлял о своем месте в жизни и втайне завидовал Петьке Фоменко, который всегда с такой важностью говорил:

- Мы, затонские, постановили...

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Вопрос о том, где и как провести общее собрание жильцов, больше всех волновал Мартына Редькина.

Вися меж костылей с высоко вздернутыми худыми плечами, оп тревожно говорил жене:

- Слыхала, Асмолов квартиру свою одалживает для сбора. Поняла, куда их умысел метит?

- Значит, поглядим, как настоящие люди живут, - благодушно говорила Капитолина.

- Во-во, значит, на их удочку.

- Какую такую удочку?

- А вот. Войдем это мы, значит, перво-наперво надо ноги о коврик вытереть.

- Что ж, по-хамски весь пол обследить?

- Тэк-с, дальше... Мягкую мебель подставят - садись, значит, пожалуйста. А потом, хозяин квартиры кто?

Значит, сделай уважение хозяину. Будут спорить либо голосовать. Хозяина обозвать, обидеть нельзя, ну и того, и вскочит в комитет.

- Да ты что заранее на человека злобствуешь?

- Я не злобствую, я по политике думаю. А они там ее собьют, потому мы люди стеснительные, и если буржуй к нам с уважением, то мы сразу того, вроде моськи.

- Да ты чего хочешь?

- Надоть их всех в лачуге Полосухиных собрать, чтобы они стеснялись, а не мы. И пусть в натуре глядят, в чем вопрос состоит. В самую многодетную закутку их согнать, к Полосухиным.

- Ты, Мартын, меня в свою политику не ввязывай, я всех людей уважающая, не как ты.

- Выходит, мне с тобой и думать нельзя, жиром опять заросла.

- Ты с Коноплевым думай, он в тюрьмах сидел за то самое.

- Если бы не здоровье, я Коноштеву, как с фронта вернулся, башку бы расшиб.

- Опять за старое. Сказано тебе, он на меня только глазами грустно пучился, и больше ничего.

- Вот за то самое ему и следует.

- Ты бы, Мартын, с утра щи хлебал, на сытое брюхо человек добрее.

- Мое брюхо от обиды жизни к хребту прилипло, клещами не отдерешь.

- Вот потому и злобишься на приличных людей.

И ни в чем они не виноватые. Аккуратно живут, не как мы.

- Пожалела аккуратистов. Поглядим, как они нас пожалеют. - И сердито спрашивал Гришку: - Всех жильцов обошел? Повестки каждому лично вручил?

- Я уже Копоплеву сказал.

- А Коноплев тебе кто? - ярился Редькин. - Отец, да? Ты отцу докладывай.

- Ну каждому в руки дал.

- Ты мне не нукай, а то я тебе так нукну, своих не узнаешь, - и тут же, позабыв, что только что сердился на Гришку, спрашивал Тиму озабоченно: Папаша с мамашей будут или как? Может, им на это внимания нет?

Начальство!

- Я скажу.

- Ты не на словах, а бумажку нашили, они, может, к бумаге более склонные.

- Чего ты к Сапожковым цепляешься, - сердито вмешалась как-то Капитолина. - У их и так дел выше макушки. Варвара Николаевна, гляжу, совсем худышкой стала.

- Партийные пусть тоже придут, посмотрят, - настаивал Редькин.

- Это с каких пор ты партийных обожать стал? - насмешливо осведомилась Капнтолина. - Сам же говорил, они вроде попов: только свой приход и хвалят.

- Я про каких? - смущенно оправдывался Редькип. - Я про тех, которые в господских партиях состоят.

- Тоже рассуждает, вроде знает чего. Коноплев небось человек, а ты на него, как пес, кидаешься.

- У меня с ним свой счет, - угрюмо заявил Редькин.