Зарево

Произошло это 21 декабря 1944 года. Выпускники рота за ротой выходили в город, выделяясь новеньким обмундированием, элегантностью и выправкой. По дороге мы спокойно, с достоинством пели строевые песни. Придя на одну из центральных площадей города, образовали большое каре. Вокруг нас столпилось гражданское население и школьная молодежь.

Начальник школы скомандовал: «Смирно!..» Это означало, что к нам приближался генерал Александр Завадский. Мы вытянулись в струнку и на приветствие генерала со всей силой грянули: «Здравия желаем, гражданин генерал!»

По четверо подходили мы к коврику, разложенному у ног генерала, чтобы услышать слова поздравления по случаю производства в офицеры, стать на одно колено и, дождавшись прикосновения клинка сабли к левому плечу, прочувствовать это превращение в другое военное качество. С волнением мы произносили: «Во славу Родины, гражданин генерал».

Генерал каждому пожимал руку, поздравлял, желал успехов. Большинство из нас получили офицерские звания. Несколько лучших курсантов стали поручниками. Многих произвели в подпоручники, остальных — в хорунжии.

После полудня мы пошли в гости к родителям Зигмунта Кравчиньского. В компании оказались также молодые дамы, что явилось для нас милым сюрпризом, хотя и повергло в смущение.

Эрнест держится свободно, словно родился подпоручником, громко смеется и непринужденно разговаривает. Стась Рачиньский, тоже подпоручник — впрочем, как и все из нашей четверки, — акт производства в офицеры воспринял очень серьезно; в течение всего вечера он оставался сосредоточенным, задумчивым. Зигмунт немного дурачится. Надевает то галстук, то гражданскую шляпу, приклеивает себе усы. Ребята ждут меня, когда я закончу чистить сапоги. Мы должны вместе торжественно войти в комнату, где приготовлен праздничный стол. Я уже готов, но нарочно тяну время, так как мое волнение переходит всякие границы.

Входим. Протяжный возглас восхищения «О-о-о!..» окончательно лишает меня смелости. Чувствую свою дурацкую улыбку и украдкой осматриваю собравшихся: сумею ли оказаться на высоте требуемого этикета. Ведь я столько слышал о салонном воспитании и обычаях офицеров. Эрнест, Зигмунт и Стась — городские ребята, я же до сего времени редко пользовался ножом и вилкой одновременно.

Поздравления, пожелания, поцелуи. Сначала нас поздравляют родители Зигмунта, потом остальные участники пиршества. Одна из девушек поцеловала меня, чем окончательно смутила.

Стол ломится от яств. Хозяин дома, предложив занять места, взял бокал вина и произнес тост. Он говорил о нашей земле, политой кровью, и о борьбе, указывая на нас как на будущих освободителей Польши. Мать Зигмунта от волнения плакала.

— Добейте фашистов и возвращайтесь домой! — закончил тост отец Зигмунта.

Я потянулся за своей рюмкой, но сделал это так неловко, что все ее содержимое разлилось большим красным пятном на скатерти. Мне сразу налили другую рюмку, отклоняя все мои попытки извиниться. Я жадно выпил ее, однако, чтобы унять волнение, мне надо было бы махнуть несколько таких рюмок.

Видно, вступил в свои права закон неудач. Садясь, я зацепил пряжкой ремня за край тарелки и все ее содержимое опрокинул на себя. На этот раз за столом возникло некоторое замешательство, также быстро ликвидированное заверениями хозяйки, что ничего особенного не случилось.

На кухне Зигмунт помог мне замыть следы борща на одежде, пожурив за необоснованную, по его мнению, робость.

— Дай лучше рюмаху чего-нибудь крепкого, тогда все пройдет.

Разумеется, Зигмунт выполнил мое пожелание. Мы выпили с ним по стакану самогона. В комнату я возвратился веселый и полностью избавленный от смущения.

Дни между 21 и 24 декабря совершенно вылетели у меня из головы. Этот предпраздничный период, очевидно, был целиком заполнен делами настолько прозаическими, что не смог сохраниться в памяти: уборка территории, медицинский осмотр и другие мероприятия, связанные с окончанием военной школы и отправкой на фронт.

В сочельник нам не повезло: наша рота была отправлена в наряд. Уже съезжались курсанты следующего набора, и мы выступали теперь в роли хозяев. Ну как тут со звездочками на погонах стоять в карауле! Ужасно неприятно! Ведь новенькие так лихо отдают нам честь. Однако больше всего жаль пропущенных праздничных встреч в городе, в уютных домах на улице Любартовской. Но приказ есть приказ.

Постепенно опускаются сумерки. Последние прохожие исчезают в воротах домов, затихает эхо их шагов в морозной тишине. Снега немного, но вполне достаточно для того, чтобы создать настроение праздничного вечера в родительском доме. Я стою на посту у главного входа. Движение уходящих в увольнение постепенно прекращается. Улица затихает. Я рассматриваю чистое небо; на юго-востоке уже зажглась маленькая звездочка. Скоро весь небосвод заискрится звездами.

В этот предпраздничный вечер я не услышал голоса отца, напевающего рождественскую песню, не поблагодарил мать за пожелания — я стою на солдатском посту. В окнах погасли огни и засверкали разукрашенные елки. Из соседних домов слышалось рождественское пение.