Зарево

Выпал снег. В караульном помещении есть, правда, печка, и даже раскаленная докрасна, но отсутствие стекол в окнах и сильный докучливый ветер сводят на нет все наши попытки согреться.

Мы окружили печку кольцом и греемся спереди, а сзади мерзнем.

Поздним вечером я стою на посту у склада оружия и боеприпасов. У меня есть возможность общаться с постом у соседнего склада. Там стоит Зигмунт и стучит зубами от холода.

Я быстро хожу, чтобы согреться, но это не помогает. Тело дрожит от озноба, руки, когда я перекладываю оружие, не слушаются меня.

Начинаю бегать, чтобы как-то выдержать эти два несчастных часа. Наверное, час уже прошел. Чертовски темно. И этот ветер… Скорее бы бежало время… Зигмунту хорошо: у него свитер из дома и теплый шарф. Наверно, и теперь их надел. Я приложил руку ко лбу. Он прямо горит. Пожалуй, у меня жар. Еще немного потерпеть… выдержать, выдержать… уже недолго.

Зуб на зуб не попадает. Попробовал окрикнуть Зигмунта, но только щелкнул зубами, не издав ни звука. Видно, я все-таки болен. Перед глазами начинают вертеться оранжевые черточки. Делаю усилие и кричу:

— Зигмунт!

— Чего? — слышу спокойный голос товарища.

Я немного успокоился. Хороший парень этот Зигмунт, его голос как бальзам действует на меня.

— Долго стоим?

— Тебе уже надоело? Сейчас взгляну. Пятнадцать минут!

— Еще?

— Нет, только…

— Черт бы побрал! — выругался я.

— Что ты говоришь? — спросил Зигмунт.

— Говорю, что не выдержу, кажется, я заболел.

— Тоже мне, нашел время. Сейчас подойду к тебе.

Я слышал, как он кричал Гжесику, чтобы тот «подстраховал его пост», так как он идет посмотреть больного. Через минуту перед моими глазами замаячил двоящийся силуэт, я даже крикнул «Стой!», но сразу же почувствовал холод руки у себя на лбу и щеках и пришел в чувство.

— Это ты, Зигмунт?

— Я, я. Ой, брат, плохо дело, — услышал я. — Подожди, сейчас вызову разводящего.

Раздался выстрел, потом второй, третий…

Очнулся я в лазарете. Как туда попал — не знаю. Было утро. Взглянул на карту болезни. Диагноз: острый бронхит. Температура: сорок с десятыми. «Тоже мне, нашел время», — вспомнил слова Зигмунта. Догадался, о чем он думал: о нашем выпуске через несколько дней. А здесь нужно пилюли глотать.

Обход врачей.

— Ну, как дела, фронтовик? — обратился ко мне врач.

— Кажется, лучше, гражданин капитан, но я должен быстро выздороветь, так как…

— Так как что?

— Через несколько дней выпуск, меня ждать не будут.

Он придержал руку на моей голове: дышать, не дышать, покашлять. Постучал, послушал.

— Это будет зависеть от вас, встанете ли с постели до выпуска.

— Что я должен делать, гражданин капитан?

— Ничего. Лежать и точно выполнять мои предписания… Дайте из моих запасов, — обратился он к санитару. — Знаю, что нет, однако из моих. Понимаете? Гражданин подхорунжий должен успеть к выпуску, а другая такая оказия будет лишь через три месяца. А три месяца в наше время — это много, — закончил капитан, обращаясь не то ко мне, не то к кому-то еще. Потрепал меня за шевелюру, улыбнулся и, покидая палату, приказал проветрить ее.

— Укрыться, граждане больные, и вы, симулянты, — буркнул иронически палатный санитар.

Я лежал на двухъярусной кровати, наверху, возле самого окна, и поэтому мог смотреть на улицу. Оказалось, что мы находились в том самом доме, который первоначально предназначался для школы.

Внизу возле нашего здания был ларек с хлебными изделиями. Что за вкуснота была там: длинные булки, сантиметров тридцать в длину, с округлыми концами, румяные, поджаристые, хрустящие. Я ел такие до войны. Помню, когда сдал экзамены в гимназию, отец накупил всякой всячины и в том числе этих булок.

Денег у меня не было. Может, что-нибудь продать? Например, ремень. Минута внутренней борьбы. Обман вступает в противоречие с принципами, которые мне прививали дома. Скажу, что у меня украли, ведь я был в горячке — придумывал я возможные варианты оправдания.

Мое хорошее «я» говорило: «Это воровство, обман», а плохое искушало: «Все равно через несколько дней будут выдавать новые».

Должен, к сожалению, признаться, что победило плохое «я». Случай делает вора, а этим случаем был ларек о булками. Один из выздоравливающих сменял мой ремень на две булки с условием, что одну заберет себе за выполнение «деликатного» поручения.

Наконец наступил день выпуска. Ему предшествовало переобмундирование. Мы получили шевиотовые мундиры, офицерские шинели с подкладкой, поплиновые конфедератки, кирзовые сапоги и другое офицерское снаряжение и живо натянули все на себя. Моему обману поверили, и я получил другой ремень, новенький, желтый, с блестящей пряжкой. Зигмунт постарался, чтобы на ремнях нашей четверки был нашит нитяной, зигзагообразный орнамент, как на настоящих офицерских ремнях.

В кармане у меня лежали две офицерские звездочки, которые я время от времени старался нащупать. Через несколько часов они должны были засверкать на моих погонах.