Зарево

— Так точно, гражданин капитан!

Непринужденное поведение врача придало мне смелости.

— Начинаешь говорить человеческим языком. Болел когда-нибудь?

— Чесоткой, гражданин капитан.

Тут я вспомнил отца, который при расставании только раз нарушил суровые принципы отцовства, уронив слезу и поцеловав меня в лоб, а потом строго сказал: «Говори всегда правду, будь отважным, осторожно обращайся с оружием, так как иногда оно само стреляет».

— Скажи «а-а-а».

— А… а… а…

— Почему миндалины увеличены?

— У меня так всегда бывает от кислого. Вероятно, от щей, гражданин капитан. — Перед моим взором снова предстал образ отца: он был очень огорчен. — Кажется, я в детстве также болел скарлатиной, но плохо помню это, гражданин капитан.

— А может, скарлатиной со щами? — Он хлопнул меня по хилым плечам. — Ну а как тебя зовут?

Одним дыханием я произнес свою фамилию и имя.

— Канонир, — добавил симпатичный капитан.

— Нет, сын крестьянина, — решительно возразил я.

— Канонир — это значит… получишь направление в артиллерию.

«Прекрасно, — подумал я. — Отец тоже был артиллеристом».

— Ординарцем не хотел бы быть?

— Нет, я хочу быть артиллеристом. Так же, как мой отец, гражданин капитан.

— Будешь артиллеристом-ординарцем.

— А что это такое — ординарец?

— Это солдат, который помогает офицеру, чистит его мундир, ну… понимаешь? Вроде адъютанта.

— Холуй, — добавил по-русски, лукаво сощурив глаза, помогающий капитану офицер.

— Хочу быть только артиллеристом, гражданин капитан, — стоял я на своем.

Сразу припомнились мои домашние муки во время двухлетней болезни матери. Даже хлеб я должен был выпекать, не говоря уже о приготовлении пищи, мытье посуды и уборке, и все это под строгим контролем постоянно дающей наставления родительницы.

— Но ты такой хилый. Я для тебя стараюсь, хочу как лучше, тем более что мы однофамильцы. Отца как зовут?

— Адольф, — ответил я. — Но это не его вина, гражданин капитан.

— Смешной ты! И родом из Тарнопольского воеводства?

— Так точно, гражданин капитан.

— Тогда, вероятно, мы родственники. — Он ласково потрепал меня по щеке: — Только ешь хорошо, а то у тебя мускулы, как у таракана. — И громким «Следующий!» закончил наш семейный диалог.

«Кушай, кушай!» — подумал я о щах.

Таким образом я был «куплен» и стал артиллеристом.

Мы были пополнением артиллерийской части, которая располагалась в прифронтовой полосе на Волыни. Других подробностей мы не знали, вероятно, потому, что в этот человеческий муравейник нетрудно было затесаться вражеским элементам. Новое пристанище было не лучше прежнего: нас разместили в конюшне. Наверное, здесь когда-то были казармы царской конницы.

Наша группа, состоящая из двух взводов, во главе с высоким кудрявым старшим сержантом и капралом — его помощником — заняла стойла вблизи больших ворот. Мы перестали быть безымянной группой новобранцев, мы были уже кое-что — артиллерия!

— В сторону, с дороги, кавалерия, так как здесь идет артиллерия! — орали мы перед вечерней поверкой.

Из других песен я узнал, что артиллерия — это цвет армии, а также «бог войны». Меня распирало от гордости, потому что я стал как-никак принадлежать к этому избранному роду войск.

Жизнь медленно, но верно входила в армейское русло. Правда, нам пока не выдали еще мундиров, но уже был подъем, уборка района размещения, оборудование нового, в некоторой степени собственного отхожего места. Мы уже уходили со своими котелками к своей кухне, привели в порядок стойла, раздобыли немного соломы: подстелить под себя и укрыться. К счастью, май был теплый.

Напротив нас, за перегородкой, размещалось пополнение неизвестного нам рода войска. В одном из стойл расположились девушки, которых все называли «эмильками»[1]. Уже в мундирах: гимнастерки нормальные, а вместо, брюк шаровары не шаровары, юбки не юбки, какой-то гибрид: широкие и короткие, но со штанинами. На головах конфедератки. А прямо напротив меня разместилась супружеская пара. Молодые. Также уже в мундирах.

Через несколько дней девушки исчезли из «кобыльего стойла» — как мы его прозвали. Супруги остались. Этот институт сохранялся даже на фронте.

Обмундированные соседи насмехались над нами:

— Ждете американские ботинки, а кирзовые сапоги не хотите?

Только грозный взгляд нашего командира призывал их к порядку.

Пока мы ждали своего обмундирования, произошло событие, взбудоражившее всех обитателей казарм. В одно из польских подразделений пытался пробраться агент УПА, бандеровец. Он был в мундире. Его узнал один из солдат, у которого бандиты вырезали всю семью. Военно-полевой суд безотлагательно провел разбирательство и приговорил бандеровца к расстрелу. Казнь должна была состояться в присутствии всего личного состава.

На 12 часов был назначен общий сбор и выступление в район казни. Конвой из нескольких солдат, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками, вывел преступника. Мы шли молча. Почти каждый из нас в какой-то мере испытал на себе деятельность бандеровцев, представитель которых должен был вскоре понести заслуженную кару. Не нахожу слов, чтобы выразить состояние нашей молчаливо идущей колонны.