Зарево

В ход пошел механизм наводки. Оптическая ось панорамы была совмещена с целью.

— Второе готово!

— Первое готово!

— Четвертое готово!

— Третье готово! — докладывали один за другим командиры расчетов Алипов, Кшисяк, Лаговский.

— Огонь!

Рука поручника Мацишина резко разрубила воздух, а затем это движение повторялось вновь и вновь.

Казалось, все громовые удары со всего мира отозвались в наших ушах.

Поредевшие расчеты сами доукомплектовались. Я пополнил расчет Калибадаса и Щепека, а командир другого взвода хорунжий Борковский — четвертый расчет. Бой продолжался.

Постепенно огонь нашей батареи и ближайшей батареи артиллерии армейского подчинения наладился. План огневого удара выполнился точно. Пока все шло так, как и предусматривалось. Я предчувствовал полный успех, хотя не исключал, что поступит приказ о внезапном изменении объектов поражения, дальности стрельбы, типа снарядов и т. д., что всегда свидетельствует о чем-то неладном. Через некоторое время методический огонь все чаще прерывают паузы. Тишина в эти мгновения настолько контрастирует с грохотом выстрелов, что слышны легкие шлепки стреляных гильз, падающих на землю.

— Приличная артподготовка, — одобрительно бросаю я наводчику и бегу к телефону, чтобы доложить командиру о нашем самочувствии. Я заверяю его, что все в наилучшем порядке, кроме Мишки, хотя и с ним ничего страшного, да и резервный шофер в наличии. Это был поляк — уроженец немецкой части Силезии, служивший в вермахте и несколько дней назад сдавшийся в плен. Силезец так и рвется в бой с фрицами.

Он служил у нас помощником повара, в частности, потому, что попал в плен с несколькими буханками хлеба. Позже он получил право носить польский мундир.

— А что у вас нового, капитан? — спрашиваю.

— Да ничего особенного. Пехота пошла в атаку, а Боруско атакуют танки и кавалерия. Там у тебя брат, кажется?

Я был поражен. Мне никогда не верилось в возможность применения конницы в этой механизированной войне. Стыдно было даже признаться, что мой брат — кавалерист, и к тому же еще довоенный улан. Мне чудилось, что я уже слышу звон сабель и мощное «ура», в котором выделялся его голос. Впрочем, его привязанность к лошадям осталась по сей день, как и воспоминания о лихих атаках, а голос у него сохранился такой зычный, что все кони, услышав его, ходят по струнке.

Сразу же после окончания артподготовки в небе появились армады самолетов. Вместе с ними показались белые облачка зенитных разрывов. Противник отстреливался. Разрывы наших зенитных снарядов обозначались темными облачками.

Только теперь я заметил на небе солнце. Было уже далеко за полдень. Наступление успешно развивалось.

Пал последний бастион Поморского оборонительного вала. В битве под Вежховом погибло много польских солдат. С памятью о них мы шли на запад.

На этот раз маршрут был продолжительным. Наши войска клиньями вбивались в земли Западного Поморья. На каждом шагу мы убеждались в эффективности нашего огня. Всюду виднелась разбитая вражеская техника, наспех отброшенная с дорог на обочины, а также трупы, множество распухших человеческих и конских трупов. На участке между опушкой леса и дорогой ровными штабелями лежат немецкие «панцер-фаусты». Немцы не успели пустить их в ход, зато мы ими воспользуемся.

Обычно противник всегда хоронил погибших, но теперь времени не хватило.

Отдельные населенные пункты мы, пробираясь между озерами и минными полями, между болотами и густыми зарослями, занимали с ходу. Наши полки и батальоны, роты и батареи, взводы и отделения сильно поредели. Но мы шли все вперед и вперед, потому что так было нужно.

Немцы яростно огрызались. Хотелось хоть немного отдохнуть. Время от времени командиры вновь пересчитывали немногочисленный личный состав. Под конец войны у нас откуда-то появилась мода на сабли. Большинство офицеров щеголяли этим модным реквизитом. Сабли, разумеется, были немецкие, парадные. Зачастую они использовались новыми владельцами как тросточки, помогая при наших переходах.

Колонна останавливается на шоссе. При налете приходится принимать молниеносные решения. Только что погиб один паренек, который на велосипеде неосторожно оторвался от головы колонны.

Батарея поручника Бердовского развертывается к бою тут же на шоссе и открывает огонь. Обгоняя артиллеристов, вперед выходит пехота. Смеркается. Сопротивление противника сломлено нашим напором. Ближайшее местечко сплошь увешано самодельными белыми флагами. Жители выходят из домов с привычными словами, звучащими, как заклятие: «Гитлер — капут. Камераден, нихт шиссен». В плен сдаются целые подразделения немцев. Они выглядят как толпа оборванцев. Трудно даже поверить, что это те самые, некогда такие лощеные, немецкие солдаты.

Всюду на дорогах огромные колонны гражданских автомашин с домашней утварью, с белыми и бело-красными флажками на брезентовых кабинах. Мы заставляем их съехать с дороги.

— Цурюк, цурюк! — кричим. — Лос, лос!^[6]

— Я, я, цурюк… — униженно кланяются немцы.

У нас нет времени заниматься ими.