Зарево

Основные силы армии направляются на Колобжег. Наша и первая дивизии получают приказ двигаться на Камень Поморский. День и ночь, ночь и день — все вперед и вперед. Временная опасность возникает в связи с попыткой отдельных частей противника, попавших в окружение, пробиться на запад. Мы отбиваем их атаку.

В ожидании переправы через Драву, удобно развалясь в «виллисе», я замечаю Кубу. Он везет на велосипеде катушки кабеля, а из висящей у него на спине такой же катушки разматывается шнур. Связной прокладывает новую линию. Сбоку свисает какой-то кинжал. Впрочем, он никогда не придерживался уставных норм в ношении формы. Я замечаю, что мой приятель дослужился уже до звания старшего стрелка.

— Куба! — кричу я.

Он устало поднимает голову и останавливается.

— Слушаюсь… А, это ты, большой начальник… Подожди минутку, поговорим. Только вот сначала эту чертовщину дотяну, а то командир разволнуется. Кажется, фрицы хотят за эту речушку зацепиться.

— Я тоже так считаю, Юзек. Как раз ожидаем переправы.

Он ушел. И уже на своих ногах не вернулся. Через несколько минут его пронесли на носилках, тяжело раненного в грудь. Свой разговор мы закончили уже после войны. Якуб работал на мельнице и был вполне доволен судьбой.

Мы переправляемся через не очень широкую Драву. Весенние воды все же оживили эту реку, извивающуюся крутой спиралью среди зеленых холмов, поблескивающих остатками снега. Танки взрыли гусеницами многие гектары леса, поскольку переправу наметили именно в этом, самом узком месте реки.

— Здесь и угри должны водиться, — авторитетно заявил капрал Пис. — Взгляните-ка, поручник, какая здесь черная и быстрая вода…

— Это не Серет, Тадеуш, — сомневаюсь я. — Вот переправимся — проверим. Это наша река.

Недавно я проверял: имея терпение, можно и угря поймать.

На солнце надвигается огромная хмурая туча, приближаются сумерки. Необходимо добраться до ближайшей деревни и там остановиться на ночлег. Мы неустанно преследуем по пятам врага, однако в бой приходится вступать не часто.

Наконец голова нашей колонны достигает деревни, которая оказывается не слишком гостеприимной. Слышна хаотичная стрельба из ручных пулеметов.

По просьбе общевойскового командования мы развертываемся к бою. Делаем это без особого желания: мечты о спокойной ночи и глубоком, здоровом сне не сбываются. Черт бы побрал этих молокососов из фольксштурма! Молниеносно окружаем отдельно стоящий домик на окраине деревни. Все двери наглухо заперты. Окна закрыты ставнями. Здесь решено разместить наблюдательный пункт батареи. Наводчики уже привели свои орудия к бою и ожидают команды. Мы тем временем стучимся во все двери — громко, но вежливо, хотя и сомневаемся, что наши окрики по-немецки увенчаются успехом.

Время не ждет, но никто не спешит открывать. Пора переходить к более решительным действиям: взломать двери! Они с грохотом падают, а из темноты — что за черт? — целый лес маузеров.

— Хенде хох! — кричу я, оторопев, и отскакиваю за угол.

Стволы молчат, но я жду, что вот-вот они брызнут огнем. Я повторяю приказ и выпускаю очередь в небо. Сразу же в ответ на это дверные проемы отвечают бешеным огнем. «Эх, а так славно было бы заночевать в этом домишке!» — проносится мысль.

— Огонь по окнам! — приказываю.

Это сразу же подействовало: внутри дома раздается грохот бросаемого на пол оружия.

— Лос, выходить! — кричу я.

— Нихт шиссен, камераден. Гитлер — капут. С нами поляк, — послышалось изнутри.

Выходят. Фольксштурмовские сопляки и старики.

— Эх вы, голодранцы! Вот я вас сейчас рожу заново, — бормочет Петр, расставляя их вдоль стены.

— Где поляк? — резким голосом спрашиваю я.

— Где он, так вашу?.. — добавляет Петр.

Показывают внутрь дома. Некоторые плачут. Капрал Пис с несколькими солдатами вскакивают в дом.

— А ну-ка, Игла, спросите их, почему они стреляли, — обращаюсь я к командиру отделения связи, который неплохо владел немецким.

— Говорят, что им приказал раненый солдат, якобы поляк из Торуня.

— Пусть копают ров, а как закончат, запереть в сарае до прихода особистов.

Раненый лежал на соломе, весь в крови, обвязанный каким-то тряпьем.

— Ты, негодяй, почему приказал стрелять? — спрашиваю, наклонившись над ним.

— Спасите, на помощь, я — поляк! — стонет раненый.

Во мне все закипело. Возникло желание влепить в него свинца, чтобы покончить с ним раз и навсегда.

— Эх ты, подлец! Поляк — и приказал стрелять в поляков? — вырвалось у меня. — Санитар, окажите помощь и доставьте этого «патриота» в санбат. Погоди, вот вылечат тебя, тогда сам узнаешь, кто ты такой! — На этом допрос я закончил.

— Да, узнаешь, пес паршивый, — как эхо, повторил Петр.

Ребята производили обыск. Не нашли ничего, кроме огромного количества флаконов с одеколоном «Шипр». Сразу же, стервецы, стали пробовать.

— Товарищ поручник, попробуйте и вы. На спирту! — убеждали меня.

Я категорически запретил пить, поскольку слышал, что были случаи отравления одеколоном.