Зарево

И после того как грузная фигура так же осторожно протиснулась в двери, как и вошла, Рамазанов сказал, обращаясь к Каджару:

— Ты сейчас сделал большое приобретение, и, уверяю, оно тебе пригодится. Я что-то слышал от Ибрагима, что дед твой как-то спас ему жизнь?

Каджар пожал плечами и ничего не ответил. Рамазанов повернулся к Мадату.

— Дорогой, выслушай меня, как если бы с тобой говорил старший любящий брат. Ты учишься в институте, мой институт здесь, — он хлопнул себя по широкому лбу под блестяще-черными, как вороново крыло, гладко зачесанными волосами. — Ты с детства не работаешь руками, а если ты спросишь обо мне любого рабочего, который давно в Баку, он, может, и выругает меня, уж непременно с гордостью скажет: «Как же, из нашего брата, его отец был простой мужик».

— Да и я не аристократ, — перебил его Мадат. — Мой отец и дядя…

— Знаю, твои старики пришли в Баку пешком и сами лазили в нефтяные колодцы, пока покойный Сулейман не женился на ханской дочери, все знаю! Вот потому-то отец твой, если бы он был здесь, или покойный дядя, если бы он был жив, ни за что не обидели бы, и к тому же из-за гяура, такого человека, как Даниялбек или этот вот Ибрагим-ага. Потому что, если не держать народ в страхе божием, все к шайтану пойдет.

— Это верно, — сказал вдруг Али, казалось занятый своими мыслями. — Дед мой тоже так говорит.

— Слышишь? Сам Гаджи Тагиев, аксакал наш, то же самое говорит. Ему Менделеев руку жал и хвалил его, а ты образованный человек, ты знаешь, кто это такой Менделеев: его взор проникал сквозь толщу земли. Будь я царем, ему в Баку памятник поставил бы. Ты видел, мой Ибрагим-ага красные туфли носит. Так мне всегда кажется, что после него след кровавый по земле остается, хотя эти туфли я сам ему подарил. Но кровь, которую он выпустил из гяуров или таких отступников мусульманства, вроде этого дерзкого Мешадибека или того неуловимого, как ветер, Буниата, о котором я сегодня спросил, за эту кровь я перед аллахом отвечу.

Он мрачно замолчал. Юноши переглянулись. Они вспомнили рассказы о страшной резне в Баку; и тогда еще говорили, что резня эта подстроена Рамазановым — его подручным Ибрагимом-ага.

— Этот ишачий зад Мартынов вчера хвалился в клубе, будто все беспокойные элементы в Баку арестованы, — про себя проговорил Рамазанов, шагнул к телефону, позвонил и вызвал кабинет градоначальника. — Ваше превосходительство? Приветствую вас и Елену Георгиевну. Нарциссы ей доставили? Слово правоверного крепко, как алмаз… Могу сообщить неприятные новости. Я сейчас говорю из конторы Сеидовых. Господина Мадата Сеидова, сына нашего боязливого Шамси, только что при мне посетила, как это говорится, делегация рабочих и предъявила требования… Это для вас не новость? Интересно…

Присев на ручку кресла и покачивая своей длинной ногой в лакированном штиблете, Рамазанов молча слушал, и усмешка дрожала на его тонких губах.

— Вы простите меня, ваше превосходительство, я, конечно, простой мужик и, с вашего разрешения, задам неучтивый вопрос. Выходит, что ваши слова, сказанные вчера господину Тагиеву в моем присутствии, о том, что вам удалось обезглавить забастовку, — эти ваши слова следует считать шуткой?

Он опять замолчал. Трубка громко застрекотала. Рамазанов слушал, покачивая головой, потом сказал, нарочито коверкая русский язык на тот лад, как это делают азербайджанцы, еще не выучившиеся говорить по-русски:

— Ай, спасиб, господин начальник, большой спасиб, утешиль, слез высушиль… — И добавил хорошим русским языком: — Приветствую и шлю мое нижайшее и всепокорнейшее почтение сладчайшей Елене Георгиевне.

Он повесил трубку, дал отбой.

— Говорит, что уже есть сведения от нескольких десятков фирм. Везде предъявлены такие же требования. Одним владельцам требования вручены лично, как у вас, некоторым присланы по почте, как у меня, а есть и такие, кому переданы через швейцаров, через секретарей, даже просунуты в дверные ручки парадных дверей. А требования повсюду дословно совпадают. Но при этом господин градоначальник сказал, что, если курице огрубить голову, она немножко и без головы бегает.

Он взял «Требования» и вновь стал перечитывать.

Каджар зевнул, потянулся и сказал:

— Все какая-то ерунда. Поедем, Мадат, на Парапет, мороженое будем кушать.

— Какое тут мороженое! — досадливо отмахнулся Мадат. — Можно подумать, что мы в Петербурге.