Зарево

— Нет, — ответил Буниат. — Забастовка начата была до войны, и если бы не война, она перешла бы в вооруженное восстание — это видно по всему. Теперь же, когда более половины бакинских рабочих мобилизовано, продолжать забастовку невозможно. Она сорвана. Но она дала нам понятие о нашей мощи. Ее уроки неоценимы. Каждый рабочий в Баку сейчас понимает, что не было бы Мартыновых и Джунковских с их стражниками, казаками, тюрьмами, с высылками и пулями, — не разгромили бы нашего профессионального союза, не лишили бы нас возможности собираться, высказываться, читать и печатать наши органы. Не было бы самодержавного строя — хозяева даже со своими кочи не могли бы с нами справиться. Наша классовая борьба не кончается этой забастовкой. Причины, вызвавшие ее, остаются неуничтоженными. Наоборот, в условиях войны эти причины, коренящиеся в самой природе капитализма, приобретут еще более острый характер и поставят на очередь уничтожение самого капиталистического строя.

Буниат говорил, устремив взгляд в окно, и видно было, что, лежа здесь, в одиночестве, он под гулкие мерные удары прибоя продумал многое и делиться ему своими мыслями с товарищем было приятно.

Пройдя канцелярию воинского начальника и получив от него направление к коменданту казарм, Саша Елиадзе, забрав свой новенький щегольской чемоданчик, направился на извозчике в сторону казарм, расположенных довольно далеко от центра.

На то, что массивные ворота казарм наглухо заперты и что по улице, ведущей к казармам, патрулируют конные жандармы, Саша внимания не обратил, полагая, что это так и должно быть.

Старичок комендант в чине капитана обошелся с Елиадзе вежливо, просмотрел документы, находившиеся в безукоризненном состоянии, и направил его на второй этаж, где помещались лица со средним образованием.

Только поместившись рядом с Алешей и Мишей и узнав от них об убийстве Ланина, Саша понял, какой страшной опасности избег он. В его новеньком чемоданчике, правда скрытые вставной доской, образующей второе дно, находились прокламации. Дальше держать их в чемодане не имело никакого смысла. Этой же ночью листовки надо разбросать.

Наступило утро, и Саша уже с удовлетворением слушал, как Миша Ханыков, забравшись на нары и от волнения проглатывая отдельные слова, читал ему и Алеше:

«Правительство затевает сейчас войну… только в своих интересах и в интересах кучки хищников капиталистов, ищущих новых мест сбыта своим товарам и увеличения своих богатств… Ему нужно патриотическим угаром и кровью, пролитой на поле битвы, затушить требования революционного народа. Через голову правительства русский народ протягивает руку немецким и австрийским трудящимся и сливается с ними в одном лозунге: «Долой войну!»

Только царь и чиновники, интенданты, офицеры и богачи нагревают руки, дабы еще туже натянуть петлю на шее трудящегося народа. Смещайте начальников, выбирайте руководителей из вашей среды, объявите войну помещичьему правительству и завоюйте землю и волю…»

Эти прокламации Саша ухитрился забросить даже в окна первого этажа.

Изобразив удивление по поводу этой прокламации, Саша, однако, воспользовался ею, чтобы поговорить со своими соседями о войне, и убедился, что разговаривать с ними можно и вообще обстановка в казарме для подпольной работы, судя по настроению этих людей, вполне подходящая.

Но утром следующего дня Саша Елиадзе и Миша Ханыков вместе с другими молодыми людьми дворянского происхождения неожиданно были откомандированы в штаб округа для направления в кавалерийское училище, о чем Александр успел в последний момент с помощью почтовой открытки поставить в известность Буниата.

Через день после отъезда Миши, как только кончилась поверка, Алеша, увидев, что калитка открыта (первый раз после убийства Ланина), вышел на улицу. Увольнительных еще не давали, и солдаты в новеньком, только вчера полученном обмундировании толпились возле ворот.

Вдруг по бугристой и неровной мостовой — как почти все мостовые улиц верхней части Баку — побежали мальчишки-газетчики, размахивая продолговатыми листками выпусков утренних телеграмм. Алеша купил листок и начал читать. В листке сообщалось о вторжении немцев в Бельгию, о героическом сопротивлении бельгийской армии под Льежем, о разрушении Льежского собора. Как не хватало сейчас Миши, чтобы обсудить эти мирового значения события!

— Чего пишут-то, господин вольноопределяющийся? — спросил кто-то.

Алеша поднял глаза. Его уже обступили солдаты и ждали, что он скажет.

Он читал им и разъяснял, сколь мог, почувствовав вдруг, что даже такие сведения, как географическое расположение Бельгии, ее размеры и промышленные особенности, уже имеют большую ценность в этом разговоре, который сразу скрасил для Алеши чувство одиночества.