Зарево

— Всегда все делал старательно, — с горечью говорил генерал. — Сам своими руками вычертил проект, сам в три краски выполнил его… А господин Бринк взглянул сквозь стеклышко пустыми своими главами и со мной, хотя я тут же стоял, даже говорить не стал, обернулся к начальнику завода; «Как говорит, вам не стыдно предлагать на рассмотрение такой фарс». Это о моем-то проекте! «Такие, говорит, фарсы в «Аквариуме» показывают». Это я — то, Розанов, праправнук петровского бомбардира, которому сам великий Петр после Полтавы потомственное дворянство, пожаловал, — и фарсов сочинитель? Тут я ему сказал: «Конечно, ваше высокопревосходительство, насчет фарсов вам судить, а мне слушать, так как я в «Аквариуме» и подобных злачных местах не бываю, ну, а вы известный в Санкт-Петербурге знаток». Да, крепко мне попало тогда по службе. Ну что ж! Перешел я на преподавание артиллерии, заперся у себя в кабинете и занялся теоретическими проблемами. И вот прошло пятнадцать лет. Бринк, с которым я разговаривал, давно уже помер, но на месте его сидит теперь другой шут… Враг наступает, вековечный враг славянства, речь идет о жизни и смерти родины, а им что! Пошучивают! «Пушки-хлопушки»! Я ему рассказываю о моем старом проекте, а он зевает: «Эх, Александр Федорович, нас сейчас ваша высокая математика не спасет, нам бы что-нибудь попроще, подурее да поскорее. Вы бы вот какую-нибудь нашу полевую трехдюймовую дыбком поставили. А?» И сам все посмеивается, посвистывает… А я в два раза старше его, хотя чином он меня намного уже обогнал — генерал-лейтенант, изволите видеть.

И старик вдруг отчаянно махнул рукой.

— А что же делать? Дыбком поставлю! — угрожающе сказал он. — Не хочу, чтоб немецкая колбаса графа Цеппелина у нас здесь, — и он ткнул пальцем в светло-голубое, ясное небо, — над созданием великого Петра болталась. Ну, разве не огорчительно, молодой человек, предвидеть за пятнадцать лет все дальнейшее развитие воздухоплавания и его военное применение, пятнадцать лет тому назад предложить, смею утверждать, отличный проект зенитной пушки, а теперь, когда предвиденная опасность наступила, заниматься безделушками, ставить полевые пушки дыбом?

— Что с тобой, Саша?

Константин оглянулся в ту сторону, откуда раздался этот громкий, с повелительными интонациями женский голос. Высокая, под стать мужу старуха в котиковой, отделанной белым мехом шляпе и пышном боа стояла у калитки небольшого двухэтажного каменного дома. Одна рука ее была в огромной, как барабан, меховой муфте, другой она, сойдя с крыльца, подхватила генерала под руку…

— Сейчас прибежала к нам от соседей кухарка. «Иду, говорит, с рынка и вижу: их превосходительство еле ножками перебирают, и солдатик их ведет».

— Ничего особенного, Зиночка, маленькое сердцебиение.

— Ах, Саша! — протянула старуха, и столько было в этих словах заботы, женственной нежности, привязанности. Потом, окинув Константина остро-колючим взглядом, она повелительно сказала: — Поможешь его превосходительству подняться по кухонной лестнице, со двора, парадное нынче заперто.

Она полезла в муфту, вынула маленький бисерный кошелек, достала оттуда сначала один серебряный пятиалтынный, потом, немного подумав, достала оттуда же гривенник и наконец коричнево-шоколадный пятак и протянула Константину.

— Зина! — генерал схватил жену за руку. — Да это же господин вольноопределяющийся, взгляни.

Старуха без всякого смущения спрятала деньги и уже по-другому, изобразив брюзгливо-благосклонную улыбку на своем продолговатом морщинистом лице, милостиво сказала:

— Мы очень вам благодарны, господин вольноопределяющийся. Если будет у вас какая-либо крайность, даже по службе, прошу запомнить: генералу Розанову Александру Федоровичу. Кронверкский проспект, собственный дом.

Константин, посмеиваясь, вел смущенного генерала по узкой, пахнущей свежей масляной краской лестнице. Генеральша поддерживала его снизу. Они вошли в опрятную кухню, здесь генералу помогли освободиться от шинели.

— Что случилось? — спросил молодой голос, заставивший Константина вздрогнуть и оглянуться.

В дверях стоял высокого роста молодой черноволосый офицер. Константин с изумлением и радостью признал своего друга Сашу Елиадзе.

Саша, видно, тоже признал Константина, так как стоял в дверях, изображая собою знак вопроса.

— Не надо так пугаться, Сандрик, — ласково сказала ему генеральша, по-своему истолковав столбняк, который сковал Александра. — С вашим крестным случился маленький припадочек, а господин вольноопределяющийся был настолько любезен, что пришел на помощь.

«Так это ведь те самые Сашины крестные папа и мама, — весело думал Константин, помогая стаскивать шинель с генерала. — Вот, не знаешь, где найдешь, где потеряешь».

Саша пришел в себя. Подхватив своего крестного под руку, он, стараясь говорить сухо, отчужденно, как офицеру полагается говорить с нижним чином, но, с трудом удерживая глупо-радостную улыбку, растягивающую его рот, сказал Константину:

— Мы все очень вам благодарны, господин вольноопределяющийся. Подождите, я сейчас к вам выйду.