Зарево

Отец Джафара, почтенный Бекмурза, с торжеством сообщил ему, что аллах продолжает карать отступника Хусейна. Вот и Асад — четвертое поколение Дудовых — два года бродил почти что слепой.

Асаду же разговор о его здоровье, видимо, был неприятен. Он молчал, опустив глаза. Смуглое, бледное лицо его все определеннее выражало угрюмость, и, выбрав удобный момент, он спросил, обращаясь к Джафару:

— Рассказали бы вы лучше, Джафар, что на фронте слышно?

— Ничем порадовать не могу, — ответил Джафар. — Немцы оказались сильнее, чем могли предполагать в начале войны наши генералы.

Сохраняя тон объективности, Джафар рассказал о том, как русская армия, уже перейдя Карпаты, вынуждена была отступить: не хватало винтовок, снарядов. Все, что завоевано в первом полугодии войны, сейчас отдается обратно.

Джафар тут же с удовольствием занялся пересказом дипломатических и придворных интриг. Мелькали имена великих князей, думских деятелей. Понижая голос, он то и дело поминал тобольского мужика Распутина. Дудова ахала и всплескивала руками.

— Страна катится к пропасти, — внушительно подытожил Джафар. — Один мой приятель и до некоторой степени единомышленник утверждает, что война Россией уже проиграна. В результате этой войны державы более сильные разделят нашу страну.

— То есть как это разделят? — спросил Дудов.

— Как хищники. Раздерут в разные стороны: англичане возьмут Кавказ, французы — Новороссию, американцы…

— Да как ты смеешь?! — вдруг крикнул старик Дудов, стукнув маленьким кулачком по столу.

— Почтенный Хусейн, — с достоинством сказал Джафар, — вы можете со мной не соглашаться, но не будем привносить горячность в предмет спора, Да и что нам, пасынкам России, до ее судьбы?

— Ах, тебе даже нет дела до судьбы России? — с негодованием спросил старик Дудов. — Да разве все, что ты имеешь, все знания, все воззрения, разве все это не получил ты от русского народа?

— Ваши чувства можно разделять или не разделять, — ответил Джафар, — но я отношусь к ним с уважением. Однако я протестую против того, чтобы вносить субъективный момент при решении вопроса, который обусловлен ходом исторических процессов. Представьте себе, почтенный Хусейн, что мы встретились у постели тяжелобольного. Вопрос стоит о том, будет он жить или не будет…

— Будет, будет, будет! — резко прокричал Хусейн. — Для меня даже вопроса такого быть не может. И все то, что ты здесь рассказывал о придворных кругах, эту гниль и заразу Россия осилит!

В странном смятении слушал Асад этот спор. Казалось, ему следовало бы сочувствовать Джафару, аргументировавшему экономическим положением страны. Даже терминология у Джафара марксистская. В позиции отца Асад ничего нового не видел. Это был тот наивный и чистосердечный русский патриотизм, то чувство глубокой благодарности к России, которое было свойственно старику всю жизнь. При этом любовь к России у него сливалась с чувством преданности правящей династии. Правда, последнее время старик все чаще стал порицать царя.

Но, странное дело, Асад сочувствовал отцу. Джафар же, со своей холодно-иронической усмешкой и продолговатым лицом, чисто выбритый, как бы лоснящийся, с выражением превосходства в каждой черте лица, был даже антипатичен Асаду. Ему вдруг вспомнилась недавняя поездка из Краснорецка в Арабынь, ожили вагонные разговоры, полные серьезности, горя и заботы, — разговоры русских людей, ясно видевших, насколько опасно и трудно положение страны. Да, об этих-то людях и шел сейчас спор. Их тысячи, миллионы, они-то и есть Россия. Отец этих людей все-таки видит, хотя и не понимает. Но как же Джафар их не видит? Да нет, и он их, конечно, видит, не может не видеть. Только он сбрасывает этих русских людей со счета, как будто и без них можно решать этот вопрос. А они как раз и есть то, что придает весомость самому слову «Россия».

Так думал Асад, слушая Джафара, который внушительно продолжал:

— Я склонен думать, что чем скорее разгромят Россию, тем лучше это будет для дела прогресса и демократии. Так по крайней мере должны думать и социалисты всех стран, оставшиеся верными пролетарскому интернационализму.

— Вы не так излагаете позицию интернационалистов, — сказал вдруг Асад. — Ленин говорит о превращении войны империалистической в войну гражданскую, то есть — в революцию.

— Да ты что, Асад! — возмутился старый князь. — Откуда ты набрался? И ведь мы в саду! Здесь все слышно!

— Хочу революции, мечтаю о ней, — сказал Джафар. — Но предвижу не революцию, а военный распад, поражение… И кому, как не мне, имеющему все время дело с инстанциями, снабжающими армию оружием, не видеть всего этого распада, гниения, разложения. Количество вооружения, которое поставляют наши союзники, все повышается, роль союзников в России все растет, экономически они уже обеими ногами вступили на почву России. Войну мы уже проиграли.