Зарево

— Все тот же рубль, — вздыхая, отвечал Аксар. — «Как, говорит, при отце моем Хазби было положено». Рубль в месяц, так и платит. Один тут бойкий паренек, Ашот, из армян, и говорит ему: «Это цены такой нигде нет». Так он его тут же выгнал.

— Ну, а вы что? — сердито говорил Хусейн. — Что ж вы, бараны?

— Тут баран или не баран, а раз стригут, так уж ничего не сделаешь, — произнес старик…

Вот о нем-то и вспомнил Асад, решив заняться пропагандой среди веселореченского пролетариата, не посвящая пока в это Василия. Но почему дедушка Аксар последнее время не ходит к ним? Когда Асад задал этот вопрос, мать заплат кала.

— Спасибо тебе, сынок, что помнишь нашего Аксара, — сказала она. — Беда с ним — заболел. Еле можется ему. А время, знаешь, трудное, все дорого, я уж сама ношу ему поесть.

Асад выразил желание навестить старика, мать расцеловала его и серьезно сказала, что это ему принесет счастье.

Дядя Аксар всю свою жизнь прожил в землянке на крутом обрывистом берегу Веселой — то была ничья земля, числившаяся за казной и находившаяся за чертой города. Прошло несколько десятков лет, и рядом с землянкой деда Аксара появилось уже несколько десятков землянок, целое «поселение», которое назвали Черной слободкой. «Слободку» населяли в большинстве веселореченцы. Подобно Аксару, они по бедности или же из-за родовых раздоров покинули свои родные места. Но, кроме веселореченцев, здесь жили и представители разных племен и народов, населяющих Кавказ. Жило здесь несколько русских семейств, и хотя русских было меньше, чем представителей других национальностей, в слободке господствовал русский язык — довольно исковерканный, он давал возможность людям, принадлежавшим к разным национальностям, общаться друг с другом.

Спустившись в землянку, Асад в полутьме разглядел в углу, на широком ложе, скорчившегося деда Аксара.

— Какой там шайтан пришел? — сказал он сердито по-русски. Но, узнав Асада, обрадовался и даже заплакал.

Он жаловался, что у него ломит руки и ноги, и сетовал на то, что нет водки, которую он считал универсальным лекарством. Речь его перемежалась глухим кашлем. Старик был плох, но, видимо, не сознавал этого и уверял, что если ему, достанут водки — а он уже послал свою дочку в Краснорецк на базар, — то у него все как рукой снимет. Во время этого разговора в землянку спустился молодой парень, напомнивший вдруг Асаду своей округлостью лица и продолговатым разрезом глаз Науруза. Только брови были не те — слишком черные и такие же черные молодые усы. Парень казался бледным, на его веселореченском лице не было обычного загара. Вправленная в брюки полотняная блуза с отложным воротничком и большим карманом на груди дорисовывала не совсем обычный облик этого молодого человека.

— Здорово, дед! — сказал он по-русски и поклонился Асаду. — Вот мы тут собрали для тебя, — он положил на стол две желтые рублевые бумажки и кучку серебра и меди. — Только ты своего лекарства не покупай, а купи лучше масла коровьего.

— Зачем старику коровье масло? — весело спросил дед. — Детей надо кормить коровьим маслом, а я много лет его не пробовал, живот заболит. Ну, спасибо тебе, Гамид, и всем добрым людям спасибо. Да вы не смотрите друг на друга, как два быка в одном загоне. Это Асад Дудов, земляк мой и родич, а это хоть и из другого аула, а человек хороший, Баташев Гамид.

Асад пристально и с интересом посмотрел на Гамида. Он слышал о нем. Это был молодой парень из многочисленного баташевского рода. Россказни Кемала о жизни в Петербурге прельстили Гамида, и он, никого не предупреждая, исчез из родного аула, а через год прислал письмо, написанное по-русски одним его знакомым. Он добрался до Петербурга, поступил на верфь плотником. Городская жизнь ему нравится. Одно нехорошо: за все нужно платить деньги.

— Вы, значит, вернулись из Питера? — спросил Асад по-русски. — Соскучились?

— В Питере не соскучишься, — приветливо улыбаясь, ответил Гамид. — V, какая может быть скука? А только своих надо тоже навестить.

— Стало быть, в своем ауле уже были?

— Это верно, — сказал Гамид, — в своем ауле я был. Вот где, верно, скучно!

— Обратно в Питер вернетесь?

— А что ж? Можно и вернуться. Ну, дедушка, будь здоров! — сказал Гамид, вставая. — Я еще зайду к тебе. — Он одернул на себе рубашку, рукой пригладил волосы.

Только в этих жестах сказались привычки веселореченского джигита, а во всем остальном — в громком голосе, в размашистой походке, в помятой кепке, заломленной набекрень, — проявлялся уже совсем другой, свободный русский городской навык.

— Есть у меня здесь знакомый один, — сказал Асад. — Тоже из Петербурга: Может, зайдете к нему? Он больной, с фронта вернулся.

— Из Петербурга? — переспросил Гамид, пристально вглядываясь в Асада. — Что ж, можно будет зайти. — Он повернулся и пошел к двери.

Асад попрощался со стариком и заторопился, чтобы догнать Гамида.

— Вот нарыли, прямо Севастополь, — сказал Гамид, кивая на землянки.

— Почему Севастополь? — удивился Асад.

— Книга такая есть, — ответил Гамид. — Студент у нас один читал. Толстого книга.