Зарево

Теперь этот большой камень поставлен на могиле Исмаила, и на нем старательной рукой Сафара — одного из внуков Исмаила — высечены кирка, мотыга и кумган. Тысячелетия пройдут, имя Исмаила забудется, но все будут знать, что похоронен здесь человек, который честно трудился всю жизнь и, когда его томила жажда, пил горную родниковую воду.

А рядом с черным камнем, над могилой старика, стоит белая глыба речного камня кварца, и только меч высечен на ней. Это могила молодого Хусейна — четвертого сына старика Исмаила. Храбрым юношей был Хусейн. Заступился он за вдову, убил ее обидчика, сам был убит и через несколько дней после смерти отца лег рядом с ним на родовом кладбище Баташевых.

Кирка и мотыга Исмаила перешли к его старшему сыну Мусе. Поднимаясь на рассвете, так же рано, как вставал отец, Муса шел на «поле», грузный, похожий на те каменные глыбы, которые он ворочал всю жизнь.

Вот он на «поле». Среди хаоса камней, внизу, как вода в водоеме, на глубине более человеческого роста, лежит кусок черной земли шагов десять в длину и столько же в ширину.

И морщины на каменном лице Мусы чуть дрогнули, он доволен, недаром умер отец, не напрасно трудятся они с братом Али.

Брат Али, похожий на Мусу, но только более живой и веселый, не сопровождает его в это раннее время. Но не пройдет и часа, как он тоже с киркой и мотыгой появится тут. Старший сын Мусы, чернобородый рослый Элдар, поглощенный заботами о своей быстро увеличивающейся семье, давно уже считал эту возню с камнями занятием никчемным; второй сын Мусы, мечтательный и беспокойный Сафар, ростом и повадкой похожий на своего убитого дядю Хусейна, все шептался с двоюродным братом своим и сверстником, крепышом Касботом, сыном Али, и уговаривал его уйти из Старого аула на заработки.

При жизни деда Касбот, бывало, тоже выходил поворочать камни и гордился, когда слышал от старших скупое слово одобрения. Но после событий последнего года Касбот охладел к работе. Иногда он подходил к краю ямы, своими маленькими и, казалось бы, сонными синими глазами пристально наблюдал за тем, как работают его старшие родичи. Но стоило кому-нибудь из них окликнуть его, он тут же поспешно уходил.

Широколицый, русый Касбот явно пошел в породу своей матери — в Даниловых. Но многое ему передал и отец. Касбот, правда, как и Али, был миролюбив, никогда не прибегал к оружию. Но если его очень уж задирали сверстники, он пускал в ход увесистый кулак левой руки (был он левша) — тогда от удара обидчик, даже не застонав, валился на землю.

Касбот преданно любил своего дядю Хусейна, восхищался им и был у него на побегушках. После смерти Хусейна Касбот свои чувства перенес на друга его Науруза и на тетку свою, любимую сестру Хусейна — Нафисат.

Касбот был немногим младше ее. Ей исполнилось всего пять лет, когда она среди смуглых и черноглазых баташевских детей выбрала его, русого, синеглазого и румяного. С трудом она, пятилетняя, таскала трехлетнего увесистого бутуза, со всей серьезностью воображая, будто это ее сын. Касбот с детства привык, что Нафисат — это лучший друг и защитник его. А сейчас он с гордостью и радостью почувствовал себя ее другом и защитником. Нафисат ценила эту дружбу — на Касбота можно было положиться. Она рассказала Касботу о Наурузе и друзьях его и уверена была: в трудный час Касбот ей поможет.

Уныло и беспокойно показалось Нафисат в Старом ауле, когда она, как всегда, в конце лета вернулась с пастбищ. В каждой семье недосчитывались самых молодых и смелых: одни были убиты, другие томились в Краснорецкой тюрьме. Пусто и печально стало в Баташеве, как бывает в лесу после большого пожара. Во всех селениях, во всех родовых поселках молодежь бросала привычную работу и стремилась уйти на заработки куда-нибудь подальше. Даже свадьбы стали редки, и только из конца в конец долины слышны были печальные песни девушек в вечерний час, когда похожие на муравейник поселки отбрасывали лиловые тени на желтеющие поля…

Казалось, старое жилище, в котором веками жил народ, дало трещину и накренилось.

* * *

Со времени смерти мужа Хуреймат, передав все ведение хозяйства женам старших двух сыновей, занималась только маленькими детьми. Ее младшему сыну Азрету шел десятый год, но, кроме многочисленных внуков, у нее уже родился первый правнук. Как пастух со своим стадом проходит строго определенный круг, так она, окруженная более чем двумя десятками мальчиков и девочек, медленно шла по кругу, к концу дня возвращалась туда же, откуда начинала путь, — к родному дому. Она рассказывала обо всем, что видела; проезжал ли всадник — она говорила о нем и о его коне; переваливало ли облако через гору — она говорила о приметах погоды; бабочка, камешек, звук далекой песни — обо всем рассказывала она детям.

Посреди дня они непременно приходили на кладбище, — там, привязанные к надгробным, стоймя поставленным камням, паслись козы. Хуреймат с помощью старших девочек доила их и потом поила детей молоком. И, прикрыв лицо платком, тихо плакала у черного камня — над могилой мужа, а у белого — над могилой сына…