Заря вечерняя

Стоя возле гроба деда Игната, нам, наверное, тоже полагалось бы плакать. Но мы находились в том детском возрасте, когда смерть пожилых людей еще не пугает, когда она кажется вполне естественной и для детей любопытна лишь обрядом похорон. Крепко взявшись за руки, мы наблюдали за всем, что происходило в церкви. Вот Иван Логвинович пробрался поближе к гробу, посмотрел вначале на мертвого своего товарища, потом на высоко подвешенную к потолку люстру с множеством толстых восковых свечей, которую он собственноручно сделал для займищенской церкви по заказу деда Игната. Казалось, он проверяет сейчас свою работу, удачно ли размещены по широкому кругу из нержавеющей стали подставки для свечей, хорошо ли освещает люстра амвон, священников и лицо умершего, ярко ли блестят на ней, переливаясь и чуть слепя глаза, крохотные, кованые из серебряных полтинников крестики? Вот откуда-то из-за царских ворот вышел, горбясь больше обычного, Кулька с продолговатым темно-коричневым ящиком в руках и начал гасить тоненькие свечки-карандашики, расставленные старушками возле гроба. Некоторые из них не догорели даже до половины, но Кулька все равно задувал их легкое, будто позолоченное, пламя и бросал огарки в свой потаенный ящик. Старушки осуждающе запоглядывали на Кульку, зная эту давнюю его хитрость. Дома Кулька, повыдергивав из огарков конопляные гнотики, переплавит воск, накатает новых свечей и опять будет продавать их за перегородкой при входе в церковь. Раньше дед Игнат зорко следил, чтоб свечки, поставленные старушками возле икон или возле амвона на деревянных подсвечниках, догорали до конца, а теперь, конечно, следить за этим будет некому… Вот несколько пчел, привлеченные запахом воска, залетели в церковь, но обнаружив там такое стечение народа, такое яркое полыхание свечей, теперь испуганно бились о зарешеченные церковные окна, жужжали, словно тоже оплакивали деда Игната, своего хозяина…

Наконец отпевание закончилось, и народ вслед за гробом потянулся на кладбище, где на самом его краю между колхозным двором и кузницей была вырыта могила.

Похоронная процессия растянулась почти на полкилометра. Впереди высоко развевалась на ветру ярко-красная хоругвь с изображением Иисуса Христа, которую торжественно нес одноглазый дед Савостей. Вслед за ним почти шаг в шаг шел старый Казубец с резным в человеческий рост крестом в руках. Потом четверо мужчин, повязанные белыми платочками по левой руке, несли крышку гроба — веко. Они шли, часто оглядываясь на отца Федота, который вел за собой мужчин, несущих гроб, и время от времени подавал команду, чтоб сделать одну из положенных двенадцати остановок до кладбища. Отставая от гроба шагов на пять-шесть, сразу за певчими шла Галя, а рядом с ней заплаканный, печальный Митя. Потом тянулись многочисленные старушки, женщины, шел, опираясь на костыли и часто кашляя, оттого что нельзя ему сейчас закурить, Кривой Макарович. Мы с матерью, чтоб не мешать родственникам оплакивать деда, шли почти в самом конце похоронной процессии, лишь изредка, во время остановок, приближаясь к гробу. За нами, замыкая процессию, двигался один лишь Артюшевский с ружьем на плече. Должно быть, он возвращался с луга, куда почти никогда не ходил без ружья, и теперь не успел занести его домой. Кому-либо иному старушки обязательно бы указали, что быть с ружьем на похоронах не полагается, но Артюшевского они задевать побаивались…

На кладбище, когда отец Федот и отец Харлампий отпели положенные молитвы, мы с матерью подошли для прощания с дедом Игнатом. Мать заплакала, поцеловала деда в лоб и торопливо отошла в толпу. Я тоже склонился над ним, безжизненно холодным, пожелтевшим, поцеловал, в последнее мгновение успев заметить, что борода у деда совсем по-живому развевается от легкого дыхания ветра.

Когда гроб опустили в могилу и отец Федот сковырнул лопатой из каждого ее края по комку земли, я по научению старушек вместе с другими ребятишками взял в руки горсть холодного песка и бросил его на дедов гроб.

Мужчины тут же, сменяя друг друга, начали засыпать могилу. Последним взялся за лопату Железняк. Со знанием дела, по-хозяйски он обстучал тыльной стороной лопаты холмик, выровнял его, чуть поправил плечом высокий сосновый крест. Сразу чувствовалось, что за долгие годы войны не раз и не два приходилось ему хоронить своих боевых товарищей, и вот теперь в мирной жизни его горькое умение пригодилось бывшему солдату, чтоб похоронить старого друга и надежного советчика — деда Игната.

После похорон были поминки. Мать, помогавшая Гале еще накануне варить в здоровенных полутораведерных чугунах борщ, кашу и обязательный у нас на любых поминках узвар, хлопотала теперь в дедовой хате, а я вместе с другими ребятишками, добросовестно съев выданную еще на кладбище просфору, затеял на улице нашу любимую игру — лапту.