Зарисовки ночной жизни

А когда она исчезла из виду, я вдруг пронзительно ощутил, что в этом огромном суматошном городе так мало тех, кто знает меня в лицо и по имени. Сколько наберется людей, кто, встретившись со мной на улице, поинтересуется, куда я иду. Несколько приятелей с кафедры, с кем я успел сблизиться в последнее время, да те однокашники из школы старшей ступени, вместе с которыми я приехал в столицу из наших родных мест и которые сейчас затерялись в этом громадном городе. Таким образом, шансы на то, чтобы встретить их на улице, сводились практически к нулю. Это я сам себя должен был постоянно спрашивать: «Куда идешь?» и каждое утро, просыпаясь, приветствовал сам себя: «Доброе утро!»

Миновав университетские ворота, я увидел, что хвойные деревья сада стоят, увенчанные тяжелыми шапками снега. Стоило подумать, что они напоминают рождественскую елку, как меня осенило, что завтра как раз канун Рождества. Подойдя к своей любимой скамейке, я стряхнул с нее снег и, присев, бессмысленным взглядом уставился на белые следы вырезанных вчера утром ножом букв своего имени на обложке книг, возвращенных из букинистической лавки. За ходьбой я не заметил, что подмораживает, и, почувствовав вдруг, как холод, проникнув сквозь толстую подошву армейских ботинок, охватывает все тело, был вынужден подняться и пойти к месту моего обитания.

Жилищем мне служила переделанная из лекционного зала комната, используемая в качестве кабинета для проведения заседаний студенческого совета и редколлегии университетской газеты. Благодаря молчаливому потворству сторожа и участников студсовета я имел возможность здесь ночевать. Свои вещи я мог хранить на нижней полке шкафчика, также мне разрешили пользоваться электрической плиткой с условием, что я не буду распространять сильных запахов, поэтому у меня была возможность готовить себе еду. Ночью, убрав чернильные приборы со столов, я сдвигал их и, постелив одеяло, спал на импровизированной кровати. Днем здесь толкалась куча народу, и я в комнате не появлялся. Изредка участники студсовета заявлялись поздно ночью изрядно подвыпившие и, отняв у меня одеяло, занимали мое спальное место. Иногда в этой комнате вообще устраивали пьяную пирушку, а случалось, что кто-нибудь тайком от сторожа приводил с собой то ли подругу, то ли проститутку (разобрать было трудно), с которой они и кувыркались всю ночь под моим одеялом. В такие ночи я выходил в сад, где, прослонявшись некоторое время и улучив удобный момент, украдкой пробирался в комнату и прямо в обуви пристраивался спать бочком на лавке.

С началом зимних каникул законные хозяева этого кабинета практически сюда не заглядывали, зато учащались визиты приятелей с моей кафедры. Были такие, кто заявлялся от нечего делать, когда было некуда податься, а были и те, кто приходил сюда, словно в какой-то загадочный тайник. В любом случае, я был только рад, что мог предоставить место для встреч целой ораве студентов. Видимо, многие из них очень даже завидовали мне, желторотому первокурснику, что может свободно пользоваться кабинетом студсовета. Если честно, один-два человека из числа моих знакомых действительно испытывали большие трудности с жильем, поэтому зависть их была понятна. Однако рисковать своим везением, предложив им остаться здесь со мной, я не собирался.

Поэтому с моей стороны было смелым поступком сделать исключение из правил и разрешить проводить здесь ночь, когда совсем уж некуда будет пойти, Юн Чонсопу, который ночевал то в комнате с пансионом у одного из друзей, то в съемной комнате у другого. И я был готов ко всему, так как последствия могли быть печальными. По словам одного из приятелей, у Юна в Сеуле есть великолепный дом, но даже если это и было правдой, видимо, существуют какие-то обстоятельства, в силу которых он вынужден был прозябать в таком положении, постоянно прося товарищей о помощи. Причем я был уверен, что вина за сложившуюся ситуацию полностью лежит на нем самом.

Если честно, Юн являлся довольно странной личностью. Ну, по поводу его одеяния мне особо нечего было сказать, я и сам находился не в том положении, чтобы злословить по этой части. Да и больше половины однокурсников ходили в поношенной одежде. У всех были похожие обстоятельства, а его наряд отличался, быть может, только тем, что коленки на штанах были оттянуты и пузырились, словно их подвешивали на гвоздь. Отталкивало лишь то, что он практически открыто выкладывал свои умозаключения, основанные на марксизме, которые этот умник, скорее всего, почерпнул из запрещенной литературы и сочинений писателей, перебежавших на Север. Его сумка была набита именно таким чтивом, которое он неизвестно где откапывал, в ущерб книжкам по специальности. При каждом удобном случае он заводил разговор на эту тему, высказывал свою точку зрения и пытался на нас повлиять логическими доводами. Поэтому мы считали Юна за чудака, а большинство и вовсе сторонилось его, так как своим поведением он приводил в замешательство.