Зарницы красного лета

— Ну и нагрузились мы с тобой, Яшка!

— С божьей помощью,— набожно пояснил Ямщиков.

Ванька издали окинул взглядом наши корзинки.

— А у вас, кажись, не багато?

— Мы дуплянки не трогали,— ответил Федя.

— Ну и дураки!

— И по камышам не все подряд брали. Запаренных-то можно набрать сколь хошь, даже без божьей помощи.

— Думаешь, у нас запаренные?

— Их издали видно.

Ванька схватил в корзине одно яйцо и показал его нам на вытянутой ладони.

— Запарено, да? Запарено?

— Запарено!— ответили мы дружно.

— Подумаешь, какая беда! Немного, дак чо? Хотите, я его сейчас же, на ваших глазах, заглотну?

— Подавишься!—посмеялся Федя.

— А вот и не подавлюсь!

Ванька надколол яйцо об оголенный корень сосны, на всякий случай расширил пробоину, отбрасывая кусочки скорлупы. Его не остановила затхлая вонь, ударившая из пробоины. Ванька поднес яйцо ко рту и запрокинул голову, а через несколько секунд, потянув губами, сглотнул что-то такое, отчего у него по всему горлу прошла судорога. С заминкой, но одолев некоторую оторопь, от которой даже навернулись слезы, он отбросил подальше пустую скорлупу и спросил:

— Еще?

Он считал, должно быть, что мы не потребуем новых доказательств — и так ошеломлены его решительностью. Но Федя и здесь остался верен своей всегдашней привычке.

— Давай еще,— подначил он.— Это незапаренное было. Ты покажи наперво, тогда поверю.

— Не веришь, да?— не чуя подначки, загорелся Ванька Барсуков.— Гляди!

Он выхватил из корзины еще одно яйцо и кокнул его о корень сосны, а я, сдерживая приступ тошноты, вскочил с места и бросился с пригорка в кусты калины.

Мучения мои были ужасны, но я все же слышал, как Федя заспорил с Ванькой.

— Ты смухлевал, смухлевал!—кричал он что есть силы.— И это не было запарено! Темное пятнышко было, а больше ничего! Глотай ишшо! Тогда поверю!

III

Утку мы несли поочередно, и каждый из нас удивлялся:

— Вот окаянная, чего обожралась-то?

— Они щадные, еще хуже Ваньки,— заметил Васятка.

— Думаешь, и его прохватит? Не-е...

— Замолчите!— взмолился я, отставая на шаг.

— Молчи, Вася, не вспоминай про этого живоглота,— распорядился Федя.— Пускай его и не прохватит, но хворать он будет: шутка ли, столько утят заглотил! Через недельку они бы пикали. Молчи, Вася, а то Мишка вон уже весь зеленый.

Мне хотелось поскорее добраться домой. Но Федя и Васятка, к моему огорчению, задумали облазить еще одпу лабзу на ближайшем озерке. Вероятно, все-таки взяла свое зависть: как-никак, а у Ваньки и Яшки корзины были располным-полпы...

Но мы не согнали больше ни одной кряквы.

— Уже облазил кто-то,— огорченно пояснил Федя.— Гляди, вот следы, да и камыш помят.

— Пошли домой,— попросил я жалобно.

— Если возвращаться на нашу дорогу — язык высунешь,— сказал Федя раздумчиво.— Теперь надо уж дойти до прошлогодних вырубок, а оттуда другой дорогой.

Еще не дойдя до лесосеки, где прошлой осенью гуселетовцы заготавливали дрова, мы услышали на ней звон топоров и глухие удары. На самом краю лесосеки, где остались нетронутыми редкие строевые сосны и одинокие березы, мы увидели следы тележных колес и много ям, из которых были выворочены пни. Мы пошли краем лесосеки и вскоре увидели работающих людей. Одни обкапывали лопатами пни, чтобы удобней было обрубать у них корни, другие выворачивали пни вагами или вырывали их лошадьми, третьи кололи пни, забивая в них тяжелыми колотушками деревянные клинья. У дороги стояли три телегироспуска, на которых, должно быть, и увозили расколотые пни с лесосеки.

— А-а, это на дегтярню возят!—догадался Федя.— Мужики деготь хотят гнать. Зайдем, поглядим?

Краем уха я тоже слышал от отца о дегтярном заводе, па создание которого он добывал разрешение в лесничестве. Смола и деготь всегда требуются в крестьянском хозяйстве, а покупать их сейчас на стороне не на что. Вот гуселетовцы, как объяснял отец, и решили устроить свой дегтярный завод, благо в селе нашлись старые мастера.

Я еще плохо знал гуселетовских мужиков и парней. Но Федя и Васятка, выйдя к лесосеке, остановились и заговорили удивленно:

— Гляди, это же Голубев Ефимша копает!

— Он самый, а вон и Меркурьев Степка! Вон сидит на ваге!

— А рядом-то, рядом! Сам Филька Крапивин! И он здеся!

Едва я догадался, почему удивляются мои дружки, завидя

знакомых гуселетовских парней, как Васятка, быстро опустив корзину на землю, закричал:

— Бра-атки-и! — и стремглав понесся к парням, которые пытались расколоть с помощью клиньев широкий, в несколько обхватов, сосновый пень.

— Все дезертиры тут!—весело пояснил мне Федя.

Парни, работавшие поблизости, побросали работу, подозвали

нас к себе. Все задымили самосадом. Ефимша Голубев, кудрявый, фартовый парень, из тех, какие очень нравятся девушкам, протянул кисет Феде:

— Закуривайте, мужики.

— Мы ишшо не курим,— застенчиво пробурчал Федя.

— Что так? Боитесь, уши надерут?

— А то нет?

Белобрысый, очень курносый Филька Крапивин, с хитрыми глазами, глядящими отчего-то вкось, кивнул на меня:

— А это чей же с вами? Вроде и не нашенский?

— Дяди Семена сын, с кордона.