— О-о, дядю Семена мы знаем!—вроде бы даже обрадовался Филька.— И верно, его порода. Как это я не спознал?— Желая, видимо, сделать мне приятное, он тут же предложил: — На, паря, курни разок, попробуй!
Стеснительность и здесь меня подвела. Считая, что мой отказ парни расценят как трусость, я без раздумья поймал конец услужливо подставленной цигарки и на совесть потянул в себя струю табачного дыма. И тут же захлебнулся и забился в тяжелом, надрывном кашле.
— Ничего, я тоже по первости кашлял,— ободрил меня Филька.
Но парни накинулись па озорника:
— Вот дурная башка! Чему мальца учишь?
— Гляди-ка, до слез...
— Он еще блевать будет,— сказал Федя, конечно, лишь из жалости ко мне.— Он брезгливый. Я курну — мне ништо...
— И ты кашлять будешь!
— Не буду. Я уже пробовал.
— Ну, тогда ты совсем мужик! Хошь, я тебе кресало подарю?— опять заговорил Филька.— Держи! У меня два. А вот тебе и трут. Ну а бумажки сами раздобудете.
Парни опять накинулись на Фильку:
— Чего ты затеял? Постыдись!
— Ну и дурная башка!
— А чо вы все на меня? Чо налетели? — искренне удивился Филька.— Им так и так пора уж курить. А где они кресало возьмут? Привязались, зашумели! Забыли, с каких пор сами-то дымить начали?
Федя спокойно взял кресало и трут, упрятал подарки в карман, довольно тяжелый от всяких необходимейших вещей, особенно в лесных походах.
— Глядите, только в селе не курите,— напутствовал нас Филька.— А то скоро сушь начнется, еще подпалите какой-нибудь сарай. Валяйте лучше к баням, к озерам.
Все это время Васятка — в стороне — ластился и ластился к своим братьям и не мог на них наглядеться, и не мог наговориться с ними шепотком — недаром, стало быть, ходила молва о дружной семье Елисеевых. Никто не мешал братьям наслаждаться неожиданной встречей.
Но перекур окончился, и Ефимша Голубев скомандовал:
— Ну, ребята, встаем!
Васятке тяжело было расставаться с братьями.
— А вы еще, братки, долго здесь?
— Да побудем пока, Васятка, побудем,— ответил Иван первый.— Делать нам дома до сенокоса нечего, вот мы и подрядились корчевать пни для дегтярни. Поработаем, а нам дегтем заплатят.
— Только вы никому чужим не болтайте, что мы тут пни корчуем,— наказал Иван второй.— А то нас и поймать могут. Налупцуют плетями, как батю, да и ушлют воевать за Колчака.
Парни нагрузили телегу корявыми расщепинами из пней, и она двинулась на дегтярню. Мы отправились за ней следом.
У дегтярни, на просторной поляне, уже высились большие завалы сосновой и березовой, комлевой и корневой древесины, подготовленной для закладки в печь. Судя по всему, дегтярня должна была задымить в ближайшие дни.
Среди мужиков, встреченных на дегтярне, я разглядел высокого, дюжего, но еще молодого дядьку, лицо которого показалось мне очень знакомым. Да и он, кажется, узнал меня. Взъерошив у меня вихор надо лбом, он заговорил басовито:
— Чуть-чуть не захватил отца-то! Здесь он был, да ускакал доной. Как дела-то? Привыкаешь к Собачьим Ямкам?
И тут мне вспомнилось: этого могучего человека я видел в ту ночь, когда несколько гуселетовцев собралось у нас на кордоне. Он сидел во главе стола и, когда я вышел на кухню, непроизвольно прикрыл широкими ладонями какие-то бумаги перед собой. Несомненно, он был главным и среди тех, кто собирался на кордоне ночью, и здесь, в бору, где мужики готовились гнать деготь.
— Кто он такой?— спросил я Федю, когда мы, не задерживаясь у дегтярни, отправились домой.— Да вот этот, какой со мной-то говорил?
— По-уличному зовется Иван Царев, а как пишется — не знаю,—ответил Федя.—Будто Иваном Гончаренко. Так, кажись.
— Так,— подтвердил Васятка.
— Он в матросах служил, по всем морям плавал. Ухарь! А что-то его давно не видать было...
Так я второй раз увидел руководителя гуселетовского подполья, большевика, бывшего балтийского матроса Ивана Филипповича Гончаренко.
В краткой истории села Гуселетова, записанной самими сельчанами, коротко рассказывается о создании летом девятнадцато1
го года на артелъпых началах небольшого дегтярного завода. Возглавлял артель Иван Гончаренко, собиравший вокруг себя силы, готовые взяться за оружие против колчаковщины.