Зарницы красного лета

До захода солнца мы еще успели немного побродить по поляне. На небольшом нераспаханном островке, густо засыпанном шишками, стояла толстая, в два обхвата, сосна, у которой сучья были высоко обрублены, а крона раскидывалась лишь вокруг вершины. Когда-то давно чья-то беспощадная рука с непонятной целью сняла с нее не только все нижние сучья, цо и сделала на солнечной стороне комля большую затесь. Со временем сосна растолстела, там, где была затесь, образовалась глубокая ямина, вроде раковины, и в ней стали селиться шершни.

— Вы тут, около сосны, не очень-то шныряйте,— посоветовал дедушка Харитон.— Ожалить могут. Сейчас-то они вон забрались на ночь в свое гнездо.

Желтое шершневое гнездо, напоминающее пчелиные соты, бугром выпирало из раковипы. Я впервые видел такое поселение огромной летучей твари — шершней мы боялись больше, чем кого-либо из лесного гнуса. Но я еще никогда не испытывал их укусов и так, на всякий случай, спросил:

— А здорово они кусаются?

— Ударит — с ног собьет.

Походя дедушка учил нас распознавать самые спелые арбу-» зы. Надо было уметь слушать, как они изнутри отзываются на щелчки — глуховато или звонко? Спелыми оказывались, как правило, те арбузы, какие росли поближе к корню, а значит, раньше появились на свет. Но не все. Имели еще значение их сорт и окраска. Азартнее всего мы бросались к большим арбузам, щелкали по ним с большой надеждой, но они обычно звенели, будто отлитые из стекла.

— Все на большие заритесь, а зря,-— учил нас дедушка Харитон.— Сейчас, какие помельче, да если еще черные, те как раз и поспелее.

От шалаша под сосной, по чистой меже, была проложена тропа в низину, к согре. Здесь у дедушки был устроен колодец со срубом из ошкуренною осинника, с тесовой крышкой. Он был неглубок — до воды, пожалуй, можно было дотянуться даже рукой. В воде висело на веревке полузатопленное ведро, повязанное тряпицей. К нашему удивлению, на дне ведра поверх не-скольких пригоршней песка, служившего грузом, лежала ощипанная и, вероятно, слегка подсоленная утиная тушка.

Тут уж мы в один голос:

— Деда, где взял?

— Поймал,— ответил дедушка Харитон.-^- Я каждый день с утятиной. Завтра и вы поймаете.

Начинались какие-то чудеса.

— Не верите? — переспросил дедушка Харитон и, опорожнив ведро, зачерпнул воды.— Сейчас утиные стаи летают кормиться в степь, на хлеба. Летят, когда уже стемнеет, низко над бором. Скоро сами увидите. И вот как только с высоты завидят, что опушка близко, тут они сразу же вот так, как с горки, скользят вниз, к земле, скорее садиться на поля. Там уже косят ячмепь, овес и просо. Ну а вдоль опушки, сами знаете, идут телефонные столбы, висят провода. В темноте-то их не видно. Несется стая, да как врежется в провода — тут, бедные, и бьются, ломают себе крылья. Лисы бегают, подбирают. Ну и я хожу.

За время, пока мы бродили с дедушкой Харитоном, наша досада на то, что нас отправили из села, утихла. Оказывается, на бахчах было даже очень интересно пожить, тем более что наступила арбузная пора. К тому же, что совсем уж неожиданно, тут можно было полакомиться и любимой утятиной. Когда же был разведен, как в ночном или на рыбалке, у шалаша костерок да подвешен на таган котелок, нам и совсем стало хорошо.

Ужинали при свете вечерней зари. Мы и оглянуться не успели, как весь бор залило малиновое половодье. Оно охватило нашу поляну со всех сторон. Одинокая сосна с жилищем шершней, стоявшая среди поляны, горела начищенной до блеска красной медью, а крона ее занималась чистым пламенем. И даже арбузы на бахчах поблескивали, густо облитые заревой глазурью. Давно я не видал такой сказочной зари — может быть, она была последпей летней зарей. Отполыхала она быстро, крылато. Вокруг нашей поляны вскоре все скрылось в густой су-меречи. И казалось, что из этой сумеречи вот-вот выглянет лесной леший или зашипит кикимора — в те далекие годы мы, деревенские мальчишки, еще очень верили в разную чертовщину.

Но тогда, у дедушкиного шалаша, ожидалось это только с любопытством, без всякого страха. Над нами весело вился дымок костра, его огонь освещал широкий круг под сосной, и нам казалось, что по краям поляны лежит незримая черта, через которую не могла ступить ничья чужая нога. Дедушкино жилье, его земля, его хозяйство — все было неприкосновенным, над всем была только его власть. Потому дедушка даже и не оглядывался по сторонам: он знал, что никто не смеет ступить в его владения. Он поглядывал только на нас, без устали трудившихся над арбузами.

— Вы чо, мужики, ладно ли с вами? — заговаривал он с беспокойством.— Это который вы уже уплетаете? Уж не третий ли?

— Третий.

— Мотрите, мужики, арбузы-то большие, недолго и до беды. Уплывете ишшо ночью из шалаша.

— Не уплывем!

— Дак вы чо, обжоры, чо ли? Как вы зайцев-то гонять будете?