Зарождение добровольческой армии

Другой — Подтелков, донской урядник, грубый, дерзкий на язык и буйный во хмелю. Для него революция была та же пьяная гульба. На службе угрожала тюрьма за растрату казенного имущества, в революции «море по колено». Подтелков встал во главе революционного комитета в станице Каменской, и началась дикая оргия — становище Пугачева с его пьяными безобразиями, распутством и зверствами. От большевиков Подтелков получил 2 миллиона рублей. Это было установлено по перехваченным письмам. Вот какими деньгами сорила революция.

Казачество, как войско, было крепко своею службою Государю и русскому государству. Казак знал, что он должен служить. Его отцы, деды и прадеды служили. Турецкие войны, двенадцатый год, оборона Севастополя, покорение Кавказа — все было связано с историей казачества.

Походы, подвиги, победы — слава русского оружия была славой казачества. Сложилась казачья честь, понимание долга службы. Все держалось на духе повиновения.

Революция сразу одним ударом разрушила самую основу всего строя казачьей жизни. Пала царская власть. И люди не знали, кому они обязаны повиновением, — своему выборному атаману, но он мог быть смещен, его власть оспаривалась; войсковому Кругу, но там шумела разноголосица; Донскому правительству, но оно, составленное наполовину из иногородних, не внушало к себе никакого доверия.

Авторитета, которому все подчинились бы, не стало. Приказ, имевший такое решающее значение, вдруг потерял свою силу. И прежде крепкое, связанное войско рухнуло. Идея целого была потеряна, и каждый стал промышлять сам для себя.

Поднялась с низов глубокая старина, когда казачья голытьба с ворами и разбойниками шла грабить русскую землю, — смутное время, бунт Стеньки Разина, пугачевщина.

Устоять среди такого развала могли люди с исключительной силой воли. Среди них прежде всего генерал Назаров. Этот человек не знал страха. В противоположность многим другим военным он умел быть мужественным не только на поле битвы, но и среди мятежной толпы.

Нигде он не терял самообладания. Его не могли смутить ни угрозы, ни злобные крики. Благодаря его решимости был взят Ростов, когда из Таганрога с одной батареей он двинулся против пятнадцати тысяч мятежников, и ту же решимость проявил Назаров, когда выступил перед революционно настроенной ростовской думой и не поколебался взять на себя всю ответственность за стрельбу в рабочих на собрании в железнодорожных мастерских.

Мужественный вид, его спокойное, твердое слово приводило в смущение самых озлобленных противников и заставляло уважать его. Его ненавидели, но при нем смолкали.

Умер он так же, как и жил. Выбранный атаманом после смерти Каледина, он остался в Новочеркасске, откуда ушли последние верные казаки с генералом Поповым. Мужественно во главе войскового Круга встретил ворвавшихся в залу большевиков, зная, на что он идет, бесстрашно отвечал на дерзкие выходки Голубова, был схвачен и уведен на расстрел.

Другой был есаул Чернецов. Вся энергия умирающего Дона воплотилась в его лице. С отрядом в 100—200 партизан, набранных тут же в Новочеркасске, гимназистов, кадет, юнкеров бросился Чернецов в свой смелый набег.

Много раз приходилось мне видеть на маленькой станции Новочеркасска, как эти партизаны–подростки, тут же на платформе разобрав винтовки и патроны, садились в теплушки. При криках «ура» поезд отходил и скрывался вдали.

От них слышал я рассказ, как они врывались на занятые большевиками железнодорожные станции и прямо из вагонов бросались в штыки на захваченных врасплох красных, как Чернецов один с нагайкой в руке появлялся среди скопищ шахтеров и наводил страх на бушующую толпу. Отваге его не было пределов.

Среди общего морального паденья был и высокий подъем героизма на Дону. Немало жертв было принесено для спасения Дона. Из 60 учеников реального училища, ушедших в отряд Чернецова, осталось в живых не более 20. Чернецов погиб, изменнически преданный Голубовым.

* * *

Проходя как-то по городу, я встретил коляску. На козлах рядом с кучером сидел кто-то в необычной лохматой бараньей шапке. Несколько всадников в таких же текинских лохматых шапках ехали сзади. Мне показалось, что я узнал в сидевшем в открытой коляске генерала Корнилова.

О его прибытии говорили тайком. Его приезд скрывался. И хотя теперь, после взятия Ростова, генералу Корнилову разрешили остаться в Новочеркасске, тем не менее и он, и возвратившиеся на Дон генералы Деникин, Марков, Лукомский принуждены были проживать под чужими именами, прячась и скрываясь.

Но среди нас, которые знали, приезд генерала Корнилова вызвал самые бодрые настроения. Его ждали с нетерпением, и его приезд к нам из Быхова всеми был встречен как прибытие того, кто должен вести нас в трудный и опасный путь вооруженной борьбы против большевиков.

Я слыхал о генерале Корнилове, когда во время войны был в Галиции. Тогда уже говорили о нем с тем чувством восхищения, которое может внушить к себе только сильный человек. Говорили о его неустрашимости, говорили о звезде Корнилова.