Зарра. Том 2

Рахман потерял всякую надежду на спасение, внутри него оборвалось что-то такое, которое стало отнимать волю, силы. Он стал безразличен к своей судьбе. «Все, хватит, надо готовиться принять смерть, – вдруг он услышал внутренний голос. – Не теряйся, борись до конца. Пытайся, каких бы неимоверных усилий не стоило, освободиться от пут, иначе погибнешь». Он начал себя настраивать: «Прочь, смерть! Я хочу жить! Этот нож – божий дар и мое спасение. Не набью я руку, не научусь орудовать ножом в стесненных условиях, тогда погибну. А смерть пока в мои планы не входит».

Перевернулся на бок, связанными руками поискал нож, нашел. Поднял нож, засунул его между коленями, зажал, уперся спиной о стенку ящика и стал водить веревкой по его лезвию. Вдруг почувствовал какое-то облегчение, но не понял от чего. «О Аллах, получилось! – радостно заплакал Рахман. – Получилось! Мои руки стали свободными!» У него появилась надежда не только высвободиться из этого ящика, но отомстить врагам.

Лег на спину, пытаясь отдышаться. Теперь надо было набраться терпения, каких бы усилий ему не стоило, надо было привести в рабочее состояние онемевшие руки. Он долго растирал бесчувственные руки, вдруг им стало больно. Он понял, они ожили. Рахман порезал веревку и на ногах. Он, теряя сознание от страшной боли во рту, долго водил бесчувственными руками по ногам. Страшно обрадовался, когда одно время он почувствовал, как начали двигаться и ноги – по жилам рук и ног стала пульсировать кровь. Руки и ноги его слушались. Теперь надо было торопиться. Стуки, раздающиеся из ящика, могли услышать его мучители. Он пошарил руками по дну ящика, и в дальнем углу его пальцы ощутили холод металла. Пальцами прошелся по его гладкой поверхности, подушкой большого пальца руки ощупал острие, обух, деревянную ручку. «Да, это же топор!» – заплакал Рахман. Он понял, с его помощью он высечет лаз и высвободится из деревянного плена.

Топор взял в руки, его лезвие воткнул в щель, откуда пробивается свет. Ничего не получалось. Лег на левый бок, уперся лопатками о стенку ящика и острием топора от доски стал высекать осколки. Щель расширилась, ему в глаза ударил свет. Он приостановил работу, прислушался: нет ли рядом врагов. Снаружи все, вроде бы, было тихо. Заново стал орудовать топором. Острием топора, что есть силы, бил по одному и тому же месту. Щель расширилась так, что туда можно было воткнуть все лезвие топора. На топорище налег всей массой тела. Доска скрипнула, и от нее отлетел небольшой кусок деревяшки.

В его глаза ударил яркий свет, он чуть не ослеп и не сошел с ума от испытанной эйфории свободы. Огляделся, понял, что находится в чулане чабанского дома. Он обливался потом, руки и ноги ныли, они были в ссадинах, покрыты кровью. Лег на бок. Обухом топора стал колотить в одно место, у края ящика. Вдруг отбил одну доску, потом вторую, третью. На четвереньках их ящика выполз в чулан. Потянулся, держась за стенку чулана. Упираясь ногами, встал, стал у стенки, чтобы не упасть и не разбиться. На шатающихся ногах придвинулся к двери. Дверь снаружи была закрыта на узкую петлю с навесным замком. Вернулся в чулан, из ящика вытащил топор, несколькими ударами топора от косяка двери отбил ушку вместе с петлей и замком. Вышел наружу, огляделся. Дверь в домик снаружи была настежь распахнута. Он вкрался в коридор, прислушался – там ни живой души. Тут он на лавке, обрызганной кровью, увидел нож, которым отрезали ему язык, длинную веревку, кружку с водой, миску с едой. Он подумал, их предусмотрительно оставили палачи, как бы глумясь над ним. Там же, на полу, лежала его одежда, оделся. От потерянного большого количества крови он сильно ослабел, ноги не слушались, вдруг бессильно упал на пол.

«Что за мистика? И топор, случайно позабытый в закрытом ящике, и нож, и веревка, и кружка с водой, и миска с едой? Не слишком ли много случайностей?» Рахман не мог понять, что это означает, с какой целью палачи так демонстративно выставили эти вещи. «Что они опять задумали? Что означают знаки: нож, веревка, кружка воды, еда?» Вдруг его осенило: «Топор, видимо, был в ящике, когда они замуровали в нем. Нож оставили, когда я очнусь, увижу, что со мной сделали, чтобы я в отчаянии заколол себя».

Превозмогая боль, Рахман подполз к лавке, взял нож и острие приставил к горлу. Передумал. «Веревку оставили, если я не осмелюсь зарезать себя, чтобы повесился. Воду оставили, зная, что я очнусь с жаждой. Чтобы я смотрел на воду, не сумел ее выпить. Еду оставили, чтобы я, умирая от голода, в рот не мог взять и крошки хлеба. Все учли палачи, вплоть до мелочей. Они подумали, даже если выберусь из своего плена, с таким позором не захочу жить. Нет, бесы, не дождетесь моей смерти! Я буду жить и долго вам мстить!..»

Сильная боль во рту и слабость в теле от потери крови заставляли его делать частые передышки. Он изнемогал, терял последние силы. Но страх, что сюда могут вернуться враги, придавали ему волю к победе. Он тяжело встал. Голова кружилась, перед глазами вертелись темные круги.