Подобное соединение противонаправленного – общего и личного, риторического и индивидуального, знания вообще и частного опыта – как внутреннее противоречие и переход присуще всей эпохе, а работам Гёте – как гениальным выражениям ее. В каждом произведении Гёте такое столкновение времен выявлено каким-то своим способом. Характерны те противоположные истолкования, которые получает гетевское создание более раннего периода – «Песнь странника в бурю» («Wandrers Sturmlied», 1772). А. Хенкель сближал его с поэтикой барокко и с удивительной проницательностью выявил традиционно-барочное в нем10
. Напротив, Г. Кайзер категорически заявляет: «Пантеон этого стихотворения, пантеон „Бури и натиска“ целой пропастью отделен от мифологических представлений барокко. Аполлон, Дионис, Юпитер – здесь уже не аллегорические перифразы заданных логически фиксированных понятий, это – божественные силы, осознанные в личном опыте, данности, действующие в душе гения, обретающие в нем существование, экзистенциалы вдохновенного мира души. Барочная мифология – абстрактно аллегорична, мифология „Бури и натиска“ – конкретна, но только не обретает еще устойчивых пластических форм классического периода»11. Оба исследователя, если брать их взгляды по существу, безусловно правы, – прав тот, кто подчеркивает заданность поэтических представлений, и прав тот, кто настаивает на их сугубо личном преломлении. «Пропасть», разделяющая барокко, его эмблематику, и «Бурю и натиск» с его образностью, шире – «пропасть», отделяющая образный строй поэзии традиционно-риторического плана и новой, индивидуально-эмоциональной и жизненно-непосредственной поэзии, – эта «пропасть» заключена внутри самой поэзии Гёте, как живое ее противоречие, она определяет ее многомерность и постепенно раскрывающуюся многозначность<…>.И только ко времени создания «Римских элегий», ближе к рубежу веков, такое внутреннее живое противоречие поэзии приобретало бо́льшую четкость и широту. Это не было уже противоречие барочного и «небарочного», нового, это было уже противоречие целой огромной поэтической традиции – той самой, в которой Катулл, Тибулл и Проперций были еще и современниками Гёте, как поэты
<…>
(
Примечания
1
См.:2
3
4
Здесь и далее «Римские элегии» цит. в пер. С. А. Ошерова (римская цифра означает номер элегии, арабская – стиха). <…>5
Те примеры «видящей руки», «руки с глазом», какие можно привести из более старой литературы (пример с «oculata manus» из Эразма Роттердамского указан в кн.:6
7
Поэтому вся заходящая вглубь литература о Гёте (в частности, вся литература о познании Гёте) говорит о видении Гёте и о глазе как инструменте познания. Специально о «глазе» см.:8
9
10
11
Вопросы и задания
1. Каково значение «Римских элегий» в творчестве Гёте?
2. Перечислите основные моменты поэтической многомерности Гёте, выделяемые в статье.