Читаем Зарубежная политическая лингвистика полностью

Зарубежная политическая лингвистика

Анатолий Прокопьевич Чудинов , Эдуард Владимирович Будаев

Полюс негации соотнесен с «проблемным» для «большой» Европы балтийским регионом. Последний представлен лингвистически мощно в силу несоответствия современным коллективным представлениям о демократичности и гуманизме – основных составляющих современного цивилизованного общества. Балтия, прежде всего Латвия, в русле антропоморфной метафорики рисуется как личность с весьма ограниченным кругозором, политизированная и агрессивная, изворотливая, непостоянная, страдающая комплексами неполноценности. «Этноцентрическая» метафорика создает широкий простор не только для конкретизации образа этого региона Европы, но и задает высокую степень диверсификации дискурса. Индуцируемая образом реальность – место, где не соблюдаются права человека, – становится сигналом сильного межэтнического эмоционального напряжения.

Эмоционально-оценочная компонента концепта «Восточная Европа» имеет в российском и западноевропейском политических дискурсах одну и ту же векторную направленность. Это свидетельство того, что у России и стран Западной Европы, по данным политических дискурсов, сегодня намного больше точек соприкосновения, чем в конце минувшего столетия (Kloeko 2004). Россия и Евросоюз не являются сегодня политическими противниками (Европа улыбается России улыбкой Шредера и Ширака. (The Guardian, 2004)). Тем не менее стереотипическое этноцентрическое представление Балтии в российском и особенно в русском латвийском политическом дискурсе позволяет констатировать тот факт, что русский человек по-прежнему остается Homo Militans – человеком вечной войны.

Аксиологически полюсное представление образов крайних членов триады отражает специфическую ментальную характеристику и эмоциональную константу русских: окружающий мир оценивается в терминах «Бог или Червь», tertium non datur – третьего не дано.

Средний член триады, идентифицируемый как «Центральная Европа», – наиболее динамичен в семантическом и эмоциональном отношении как в русских, материковом и островном, так и в западноевропейском дискурсах. Метафорический корпус, формирующий представления об этом регионе Европы, можно определить как упорядоченную сеть дуалистических представлений, которые тем не менее в основном тяготеют к положительному полюсу аксиологического пространства. Персонифицированный образ Центральной Европы рисуется в двух ракурсах: как единый, обобщенный, и как интегративный, состоящий из нескольких в одинаковой степени привлекательных образов соседних стран, объединенных одним культурным и политическим прошлым, переживающих сходные проблемы преодоления политического наследия и динамично развивающихся. В обобщенном образе Центральной Европы акцентированы качества быстро взрослеющего, умного, достойного, но бедного человека, которому предстоит преодолеть болезни роста. Он ясно осознает стоящие перед ним цели, готов упорно трудиться, чтобы «выбиться в люди», кроме того, он хорошо помнит о своем происхождении и гордится им. Его внутренний мир сложен и противоречив: он осознает себя как европеец, оставаясь при этом поляком, чехом, словенцем и т. д.; он постоянно рефлексирует по поводу своей зависимости; изживает в себе комплексы «маленького» человека и культивирует в себе такое качество, как человеческое достоинство. В его мире важны не только политика и дело, но и некий романтический ореол. Пространство, задаваемое образом жителя Центральной Европы, оценивается в аксиологическом ключе Западной Европы как место, в котором есть проблемы, но оно может быть обозначено как достойное для человеческого существования. Как никакой другой центральноевропейский дискурс отмечен перспективным мышлением. Корпус метафорики здесь подчинен требованиям гуманизации постсоветских mass media. Центральноевропейская образность в полной мере подтверждает мысль о том, что изменяющийся мир требует приложения нравственных усилий.