Зарубежная повесть

— Начальником лагеря был полковник с артистическими наклонностями и мрачным юмором. Он выяснил, кто умеет играть на музыкальных инструментах, и приказал организовать оркестр… Скрипки, мандолины, аккордеоны, гитары… Он заставлял музыкантов играть, когда осужденных вели в газовые камеры. И эти нацистские звери хохотали над такими трагическими процессиями! Я видел, как под звуки марша — смогу ли я когда-нибудь забыть эту мелодию? — моя мать с младшим братишкой на руках под гоготанье палачей шла в камеру смерти вместе с другими совершенно обнаженными женщинами… Несколько дней спустя мой отец вместе с другими заключенными копал общий ров, где им предстояло быть похороненными. Мы все были обязаны присутствовать при этой церемонии. Осужденных построили на краю ямы и всех расстреляли, каждого выстрелом в затылок. Я хотел было закрыть глаза… но не сделал этого. Отец повернул голову, и я понял, что он ищет в толпе меня. Однако он не увидел меня. Я хотел крикнуть ему, но голос замер в гортани. Я увидел, как один из этих зверей всадил ему пулю в затылок и он упал…

— Довольно! Хватит!

— Нет, лейтенант, я хочу, чтобы вы поняли, почему я не могу мириться с насилием. В нашем лагере я часто видел, как людей подвергали унижениям, пыткам. Так было и с моим братом. А однажды нацистский боров, приставив штык к спине раввина, почтенного старца, заставил его вытереть бородой и вылизать языком нечистоты в уборной. Вы когда-нибудь видели по-настоящему униженного человека, видели или нет?

— Конечно, видел! Я ведь уже сказал вам, что я негр. Мальчиком я видел, как трое белых схватили на улице моего отца и избили его. На следующий день он повесился. Вы, евреи, не единственные, кто терпит страдания в мире!

Как будто не услышав этих слов, врач сел, взял новую сигарету и закурил.

— Я спасся чудом. Старик, взявший меня под свою опеку, после того как мои родители погибли, спрятал меня, когда нас должны были отправить в камеру смерти. Несколько дней спустя пришли союзные войска, я был освобожден из лагеря вместе со всеми, кто выжил, и отправлен в нашу страну, лейтенант; там у меня оказался родственник, он взял меня к себе. Понадобились многие годы психиатрического лечения, чтобы я смог снова стать нормальным человеком… если только я нормален… или если только в этом мире можно быть нормальным. Потом я начал читать статьи и книги о зверствах в нацистских концлагерях… Рассматривал лица на фотографиях того лагеря, где я находился в заключении, в безумной надежде увидеть лица матери, отца, моих братьев и свое собственное. Так я подогревал ненависть, которая стала смыслом всей моей жизни. Я возненавидел народ, который нас пытал… его язык, его культуру… все! Потом я пришел к заключению, что жить с такой ненавистью и сохранять душевное равновесие невозможно. Я искал также утешения в религии. Раввин, который меня наставлял, советовал мне простить, забыть… Но простить и забыть — это не зависит от нашей воли. И прощение, я убежден, не то слово…

Он встал, пошел в ванную и, вернувшись оттуда с мокрым полотенцем, стал вытирать потное лицо, грудь.

— Я окончил медицинский факультет, избрал профессию, которая сама по себе является отрицанием убийства. Принял гражданство страны, давшей мне приют. Я не женился. Боялся иметь детей, потому что они были бы евреями, подобно мне, и потому что я не мог забыть тех детей, которых видел в лагере… худых, как скелеты, посиневших от холода или мертвых — искалеченные жертвы «опытов» сумасшедшего врача.

«Почему я не могу взглянуть ему в лицо? — спрашивал себя лейтенант. — Почему так упорно, с таким напряжением гляжу на его ноги?»

— Со временем все эти мрачные воспоминания понемногу развеялись. Я много раз пытался простить, как мне советовал раввин. Но беда в том, что я еще не сумел простить себя самого за то, что выжил. Эта мысль меня мучила и мучит до сих пор. Почему бог из всех членов моей семьи пощадил именно меня? Мой отец был хорошим человеком. Моя мать была святой. Мой старший брат был намного умнее и лучше меня. Мой младший братишка — невинное дитя. Почему бог сохранил меня? Или он уготовил мне особую миссию? Если так, то какую?

Лейтенанту хотелось крикнуть: «Спросите у бога! Ведь сами его выдумали!» Но он продолжал молчать.

— Если бы вы спросили, почему я добровольно пошел в армию и попросил, чтобы меня послали сюда, то я ответил бы вам — но это была бы только часть правды, — что я хочу помочь жить другим, хочу лечить их раны, облегчить их страдания, невзирая на расу, религиозные убеждения или политические взгляды. Но в глубине души я подозреваю, что на самом деле просто надеюсь погибнуть в сражении. Видите, лейтенант, я хочу дать богу еще одну возможность проверить, действительно ли он хотел пощадить именно меня.

— Все, что вы рассказали, произошло более двадцати лет назад.

Врач бросил полотенце на пол. Не обращая внимания на то, что его прервали, он продолжал: