Зарубежная повесть

Когда я служил в армии, наш взводный Мондрасек назначал двоих человек нести тяжелую мишень на стрельбище, расположенное в пяти километрах. Только эти двое, обливаясь потом и тяжело сопя, тащились в хвосте колонны, в то время как сто двадцать остальных солдат маршировали в светлое будущее легко и весело. Шанс угодить в носильщики мишени равнялся 0,6 процента, но взводный Мондрасек безошибочно угадал меня среди всех прочих и назначил тащить мишень самым первым. И все же это не было таким абсурдом, как то, что свалилось на меня теперь. Просто мой гордый взгляд притягивал Мондрасека, как бутылка пьяницу, и он, бывало, частенько кричал с бешенством: «Максимович! Ну чего вы снова вылупились на меня?! Я вам покажу, как зенки таращить! А ну-ка на ту горку и обратно бегом марш!» В этом идиотизме все-таки был какой-то смысл: взводного Мондрасека терзали антиинтеллигентские комплексы, в моих глазах он вычитывал разлагающую иронию, унаследованную мною от отца, и с ней нужно было покончить во имя дисциплины и боевой готовности.

Неужто и теперь где-то там, наверху, сидит какой-нибудь разъяренный Мондрасек, который сбросил на меня кирпич, потому что ему не нравится отсутствие скорби в моем нынешнем взгляде? Смею сомневаться в этом и потому предъявляю свои претензии к слепому року, который вместо того, чтобы изничтожить мои внутренности, мог бы с таким же успехом принести мне главный выигрыш в самой крупной денежной лотерее. Может быть, какой-то пьяница с завязанными глазами вытащил из миллиона шаров черный шар с моей фамилией? Но и такое объяснение — не для разумного существа. Я восставал против рока и искал справедливости. Я должен был найти ее.

— Кшись, скажи мне… что с тобой? Что-нибудь случилось? У тебя какой-то прибитый вид…

— Ничего не случилось. Просто я взял и пришел.

— Как это… взял и пришел?

Мая смотрела на меня, слегка приоткрыв рот. Она действительно была самим воплощением женской красоты, и я почувствовал гордость от того, что она меня любит. Еще позавчера мы резвились с ней на этой тахте, но это уже была иная эпоха, безвозвратно ушедшая в прошлое. Я нежно обнял Маю. Я нуждался сейчас в ее теплой, заботливой близости. Но она не могла предвидеть этого.

— Подожди, Кшись, — сказала она, выскальзывая из-под моей руки. — Я сегодня не очень-то настроена… Я не ожидала, что ты…

— Вот и отлично! — искренне обрадовался я. — Я пришел совсем не за тем.

— А зачем?

— Я хотел поговорить с тобой.

Мая слегка сощурила глаза. Пожалуй, я впервые видел ее лицо без краски и пудры, но от этого она показалась мне еще моложе, проще и ближе. Сегодня все фальшивое было мне противопоказано. Мне нужно было наконец извлечь и услышать подлинный голос ее сердца.

— Ты хочешь порвать со мной? — настороженно спросила Мая. — Кто-нибудь донес Зосе?

— Да нет, что ты, — печально улыбнулся я. — Мая… ты любишь меня?

— Конечно люблю, Кшись! — воскликнула она и, растопырив пальцы, провела ими по моим волосам, как часто делала это во время наших любовных встреч.

— Вот и чудесно! — обрадовался я. — А что бы ты сказала, если бы я остался здесь?

Мая явно погрустнела.

— Я сегодня договорилась с тетей… Она специально приехала из Венгрова… Если бы ты заранее предупредил меня… Но в пятницу, конечно, приходи, как всегда!

— Я не про это! Я хочу вообще остаться, совсем!

Мая отодвинулась от меня, улыбка сошла с ее лица.

— То есть как это? — медленно спросила она. — Не понимаю… Ты хочешь из-за меня бросить Зосю?

— Да, — убежденно сказал я.

Наверно, я осчастливил ее своим предложением, но поступил при этом нечестно: ведь я теперь был обесцененным товаром и мог принести ей лишь одни заботы, хлопоты и слезы. Но в эти последние дни со мной рядом должен был быть кто-то, в чьем сердце я останусь, даже уйдя в могилу.

Впрочем, может быть, именно это и доставит ей радость? Женщины, я слышал, часто предпочитают ухаживать за возлюбленным, который тяжело и даже неизлечимо болен, нежели видеть его здоровым, независимым и вечно отсутствующим. Потому что когда он болен, то целиком принадлежит им, а когда здоров — занимается какими-то своими делами и всегда готов изменить им. Эту естественную для женщин склонность к заботе о любимом, слабом и больном человеке Мая сможет отныне удовлетворить полностью.

— Так как же? — нетерпеливо спросил я, потому что Мая продолжала молча смотреть на меня.

Теперь, когда прозвучали именно те слова, которых Мая с такой тоской ожидала в течение многих месяцев одиночества, она не знала, что ответить.

— Глупая идея, — наконец сказала она.

Я взял ее за руку деликатно, робко. Рука была теплой, и я почувствовал, как в ней учащенно пульсирует кровь. Именно этого мне и хотелось: сидеть вот так и чувствовать, как у кого-то учащенно бьется из-за меня пульс. Надо было только преодолеть сопротивление Маи. Не могла же она знать, что нынешней ночью я лишился скорлупы.

— Прошу тебя, Мая, оставь эту циничную позу, — мягко сказал я.

— Это ты меня об этом просишь? — Она рассмеялась и вдруг вырвала у меня свою теплую руку.