Зарубежная повесть

Мы ехали через самый центр в полдень, вокруг было полно людей, а я прильнул к теплой и близкой Эльжбете и, кажется, омочил ее щеку слезами. И только когда светофор задержал нас на углу Маршалковской и спешившие на работу или с работы прохожие стали с возмущением поглядывать на нас: «Вот, мол, как некоторые развлекаются среди бела дня!» (я действительно выглядел, как упившийся гуляка, который везет к себе домой дамочку), я выпрямился, сел с достоинством и отер глаза.

Эльжбета с изумлением взирала на меня. Я слишком часто менялся на ее глазах, чтобы она могла что-нибудь понять: то суховатый начальник, то дед-мороз, то вдруг обыкновенный плакса, нюня. Нет, нельзя было давать волю своей сентиментальности; в самой Эльжбете ее наверняка было столько, что этого хватило бы на нас обоих. Поэтому я заставил себя бодренько, как ни в чем не бывало улыбнуться.

— Жаль, что я так поздно узнал тебя, Эльжбеточка…

— Почему поздно? — удивилась она.

— Да так… Вот провели вместе несколько часов, и уже надо расставаться… — вздохнул я. — Ты очень быстро забудешь эти минуты.

— Бывает так, что какой-нибудь один час человек вспоминает потом всю жизнь, а целые годы исчезают из его памяти, — многозначительно ответила она.

В такси становилось тесно от чувств: они заполнили его, как водород — воздушный шарик. Я едва сдерживался. К счастью, мы успели доехать прежде, чем наступил взрыв. На улице я вдохнул свежего воздуха. Когда мы вышли на перрон, поезд уже стоял. Усадив Эльжбету в пустом купе, я побежал за цветами, сладостями и какими-нибудь журналами для нее. Я метался от киоска к киоску, спешил, бежал — мне вдруг показалось, что я не успею. К счастью, поезда сразу не уходят, разве что в кино, так что я все успел и встал под ее окном, с моей бодренькой улыбочкой на устах, готовый весело шутить… Но стрелки часов двигались быстро, я должен был смотреть и на них, и на Эльжбету, высунувшуюся из окна, у нас оставалось всего несколько минут, и вдруг, от страха перед убегающим временем, которое висело над нами, как нож гильотины над Марией Антуанеттой, я не выдержал во второй раз. Собственно, не я, мы оба, потому что мы начали говорить одновременно. Я был как в бреду и поэтому лишь примерно передам этот разговор.

Я: Эльжбета, думай обо мне!

Эльжбета: Я буду беспрерывно думать о тебе! А вот ты забудешь обо мне! В твоей жизни столько разного…

Я: И пусть, я не забуду, увидишь, я обо всем напишу тебе, ты вообще не понимаешь…

Эльжбета: Не понимаю. Но это неважно… не обязательно. Мне говорили, что такое бывает в жизни, но я никогда не верила…

Я: Такое должно быть, иначе жизнь ничего не стоит, жалко только, что так поздно, всегда слишком поздно…

Эльжбета: Почему слишком поздно? Совсем не поздно, если только ты захочешь, у нас еще столько времени, целая жизнь…

Я: У нас очень мало времени, я не могу тебе объяснить сейчас, я все тебе напишу, о господи… Черт бы все побрал!

Эльжбета: Почему у нас мало времени, ты говоришь чепуху, я вернусь, в конце концов я могу вообще не ехать в этот санаторий, я здорова, я сейчас выйду!

И она бросилась к двери купе, подхватив свой потертый чемоданчик, а я вскочил в вагон, чтобы остановить ее, и мы столкнулись в коридоре, я не пускал ее, и мы обнялись и стали целоваться, пока не задохнулись, пока нас не оттолкнули пробегавшие мимо пассажиры.

Я: Ты должна ехать, Эльжбета, а я должен остаться, я хотел бы рассказать тебе все, но это очень долго, я совсем не такой, каким ты представляешь меня себе, я много хуже, но я тебя люблю, Эльжбета…

Эльжбета: Кшиштоф, скажи, ты совершил что-нибудь ужасное, я не могла бы этого пережить, я видела этот колоссальный счет в ресторане, тебя должны арестовать?!

Я: Да что ты, Эльжбета, как ты можешь так думать, никто меня не арестует, не за что меня арестовывать, это были мои деньги! Помни, я люблю тебя, я буду любить тебя до самой смерти!

Эльжбета: Ты будешь ждать меня, Кшиштоф?!

Я: Буду ждать, все будет хорошо, у меня есть надежда, завтра я напишу и послезавтра тоже…