Зарубежные письма

Первая площадка — и волшебство словно шагнуло из поэзии мифа в прозаику людской жизни. Не успеешь дотронуться до раздвижной дверцы, к которой я долгие годы питала враждебное чувство, как она, эта дверь, мягко раздвинулась сама собой, словно от легкого дуновенья. И площадка не лязгала, не тряслась, силясь сбросить вас под колеса, а с плюшевой мягкостью приняла вашу ногу. Один вагон, другой — и вдруг, перед самым рестораном, — милейшая лесенка наверх, а наверху, словно это второй этаж лондонского автобуса, — под стеклянным куполом — прозрачная курортная веранда с мягкими креслами, столиками, стойками. Люди сидят, читают газету — зря, между прочим, занимая место. Другие, облокотись на стойку, говорят по телефону с каким хочешь городом или пишут открытки добрым друзьям. А вокруг — со всех сторон, по бокам, сзади, спереди, — плывет редчайшая красота, не стертая даже зимней декабрьской резинкой, а, наоборот, опушенная красивой сединой изморози, оголившая кой-где причудливые контуры гор, опрозрачнившая пролеты между курортными зданиями. И медленно-медленно но величавой реке, как бетховенские адажио, плывут длинные белые баржи-электроходы, унося за собой ваши очарованные глаза.

Сидеть бы часы или хоть минуты и впитывать, впитывать каждый поворот реки, левую и правую ленты берега, руины замков, готику острых церквушек, все вместе, все сразу, — но почтенные пассажиры, уткнувшие носы в газеты, сидят плотно в своих креслах, а свободных нет, все кресла заняты. И зачем только любезная немецкая дорога расточала им заранее это незаслуженное «большое, большое спасибо»!

С пасмурным видом, озаботившим вертлявого кельнера, я съела в ресторане самое дешевое блюдо из меню — «рагу на тосте» — и сердито двинулась в свой вагон.

А между тем стемнело. Мы пересекли Рейн и помчались вдоль Майна. Дороги — Романтическая, Замковая и и всякая другая — утонули во влажных сумерках до полной неразберихи. Соседей, начавших было дремать, быстро заинтересовало мое краткое, но сильное послесловие о том, что вместо подхалимского преждевременного «спасибо» у нас бы повесили «жалобную книгу» и карандаш на веревочке, — вот тогда не засидели бы чужих мест. Соседи с удивительной интеллектуальной быстротой подхватили мою мысль, хотя понятие «жалобная книга» пришлось подробно изъяснять. Пожилая дама с больной ногой рассказала тут же, в подтверждение моей мысли, «ужасающий случай в магазине», виденный ее «собственными глазами»: как, ничего но заплатив, одна молодая особа просто взяла из кучи товара пару чулок, бесстыдно подмигнула ей, увидя, что за ней строго-порицающе наблюдают, — и поспешно унесла, предварительно завернув их в магазинную бумагу, на которой среди цветочков было крупными буквами напечатано: «Большое, большое вам спасибо»…

Разговор коснулся частностей рождественской торговли и человеческой натуры.

И уже в полной темноте наплыл солидный мюнхенский вокзал, где меня должна была встретить новая «сопровождающая».

IV. Мюнхен и Баварские Альпы

1

Стоя на пустынном перроне, я чуть не впала в отчаяние: никого. Адрес гостиницы был, правда, у меня записан, но вдруг в ней места не будет, или такси не найду, или… недавно тут учинили ведь что-то реваншистское, о чем писали газеты.

— Вам удивительно повезло! — сказал мелодичный женский голосок за моей спиной. Хорошенькая белокурая девушка северного тина, с большим букетом в руках, безошибочно признав во мне меня, быстро представилась: Розмари Сопсалла, из общества «Между нациями». Оказалось, что мне предстоит, после кратчайшей передышки в гостинице, ехать на рождественский вечер, устраиваемый членами не то института, не го курсов, не то клуба по изучению иностранных языков, и на этом вечере, среди всего прочего, покажут балет «Русская зимняя сказка — Снегурочка». Честно говоря, мне очень хотелось выспаться перед завтрашним концертом, но отказываться было невозможно. В маленькой, по-домашнему уютной гостинице «Возле Оперы», — как и всюду, не городской, а частной, — хозяева приспособили для гостей-туристов шкафчик с целым набором спиртных напитков разного размера и типа, от крохотных и толстеньких, как контрабасики, до вытянутых кверху, как флейты. Пишу об этом потому, что, например, хозяева Тюльпанного отеля в Бонне снабдили свои номера «совсем наоборот» — Библиями на разных языках.