Зарубежный детектив - 88

Постель казалась слишком мягкой, он лежал, уставившись в ребристый пластиковый потолок. В голове роились события дня. Филип все пытался отобрать из шелухи стоящие детали и вскоре уперся в вопрос: с какой стати, собственно, он за все это взялся? Четвертый десяток, давно пора образумиться. Еще лет пятнадцать назад — в самый бы раз строить баррикады с разными хиппи и йиппи или фотоизощряться по колено в воде средь рисовых полей Вьетнама. Теперь уж годы не те! Вновь и вновь Филип спрашивал себя: что ему Хезер? Отчего до сих пор не стала безразлична, почему все кажется, что она так много для него значит? Ничего путного ответить себе он не смог и, уже погружаясь наконец в свой одинокий сон, почему-то подумал — не пытается ли он, устремляясь на поиски Хезер, поймать что-то утраченное в самом себе?

Ему снилось прошлое и тысячу раз являлся разноликий образ Хезер: фрагменты жизни в Париже, шум толпы в парижском метро, отсыревшие стены домов в зимний день, магазинчики на улице Риволи и их безумная с Хезер любовь. Картины мелькали, чередовались. Филип ворочался, метался по постели, ему снилась Хезер, возникшая несколько дней назад: нервозно подрагивали руки, когда она раздевалась; вот всплыло лицо Сары Логан; потом появился какой-то рыцарь в стальных доспехах: потрясая окровавленным копьем, он размашисто шагал по зыбкой пустыне из пожелтевших фотографий, каждая как наяву: «Хезер. Орли, 1971». Только вместо головы у Хезер окровавленный обрубок, а рядом стоит, скалясь, Нгуен Лоан, шеф полиции из Сайгона.

8

Оба, и Филип, и Сара, проспали до полудня; завтракали поздно в маленьком буфете при мотеле. Они оказались одни в этом помещении, не считая усталой официантки, клевавшей носом за столиком в глубине зала.

— Я обдумала ваше предложение, — сказала Сара, пытаясь разрезать вилкой жесткую яичницу. — И пришла к выводу, что наш союз не лишен смысла.

Волосы у нее были снова закручены в пучок на затылке. Филипу все хотелось протянуть руку, вынуть злополучные шпильки. Одета иначе, чем вчера, но так же безобразно. Вместо свитера широкая плотная клетчатая рубаха, заправлена в джинсы, мешковато топорщившиеся на щуплой фигурке. Как фотограф-профессионал, Филип испытывал досаду: одежда явно портила прекрасные природные данные. Зачем ей так портить себя, недоумевал он. Однако решил не углубляться. Девушка ему явно правилась, но в сложившейся ситуации чувства придется отринуть.

Филип откусил кусок тоста, жуя, запил глотком горьковатого кофе с сахаром. Положил на тарелочку надкусанный тост, взялся за сигарету.

— Значит, вместе едем в Колорадо?

Сара подняла на него глаза, снова принялась за яичницу. Осторожно, чтоб не попало на нее, Филип выпустил сигаретный дым.

— Едем, — не поднимая глаз, Сара отправила в рот кусок яичницы, прожевала. — Но с одним условием.

— С каким? — встрепенулся Филип.

Сара откашлялась.

— Вы поможете мне проникнуть в Баррингтонский монастырь, — еле слышно произнесла она.

— Вы что, спятили? — сердито фыркнул Филип. — На черта это вам?

— Побольше разузнать.

— Пустое дело! — покачал головой Филип. — Воровать мусор это одно, но вламываться к ним не советую. Тоже мне, шуточки! А если там сторожевые псы? Вооруженная охрана? И вообще, это попахивает преступлением, за такое можно и в тюрьму угодить. Нет уж! Благодарю покорно, в Эспен я еду один.

— Сдрейфили!

— Проявляю благоразумие! Ночью я все обдумал до мелочей. Я, красавица моя, уже столько всего навидался! Теперь меня никто не заставит лезть с фотоаппаратом под пули, тем более вламываться в чужие владения на том основании, что какой-то пигалице из Библиотеки Конгресса втемяшилось, будто ее папашу принудили застрелиться! Я ищу Хезер, а вы меня в тюрьму толкаете!

— Я вам не пигалица! — вспылила Сара, со злостью швырнув вилку. — Мне двадцать семь лет! Я утверждаю, что моего отца шантажировали. А это вам почище, чем вламываться в чужие владения!

— Пусть я старый маразматик, но вы слишком много на себя берете!

— Вы совершенно правы! — припечатала Сара. — Да, я много на себя беру, потому что никто за меня ничего не сделает. За вас, между прочим, тоже! Сами ринулись в Торонто, потом сюда, выяснять, что стряслось с вашей пассией, — тоже ведь действуете в одиночку, потому что никто не желает вас слушать! Вот и не остается ничего, как брать на себя.

— Пассия? — взорвался Филип. — Да как вы смеете ее так называть! Это близкий мне человек, попавший в беду. Вы правы, я действую один. Но это вовсе не значит, что я должен вламываться в чей-то дом, тем более если ее там нет!