Зарубежный детектив

— Она спряталась в буфете, за тарелками. Она любила туда забираться некоторое время, вначале, когда пан Кропивницкий только что ее принес. Она была очень истощена и смертельно напугана. Потом она называла пана Кропивницкого «дедушкой» и, кажется, сама в это поверила. Но в ту ночь убежище, которое когда-то выбрал затравленный ребенок, к счастью, стало местом спасения уже большой девочки. Это был громадный глубокий буфет. Весь помещичий фарфор помещался в этом буфете. После боя ее нашел там администратор имения. Дом администратора стоял ближе к фольварку, на отшибе. Это его и спасло. Девочка лежала без сознания среди осколков, буфет весь был изрешечен пулями.

— Кто видел, как гестапо забирало Кропивницкого?

— Люди из фольварка. Они видели, как немцы подобрали своих убитых и раненых, вывели связанного Кропивницкого. Сели в машину и уехали.

— Это была засада?

— Никто в местечке ни днем, ни вечером не видел гестапо. Никаких грузовиков. Грузовики спрятать трудно. Они приехали позднее. Уже тогда, когда началась стрельба.

— А партизан люди видели?

— Тоже нет. Они приходили и исчезали, как духи. В противном случае им никто не смог бы помочь.

«Да, ты права, — подумал капитан. — Я в этом кое-что понимаю».

— Кропивницкий в имение вернулся?

— Нет. Все его следы были утеряны. Насколько мне известно, и по сей день.

«Наоборот, — возразил Корда про себя. — Как раз появились, чтобы исчезнуть. На этот раз уже навсегда».

— Впрочем, — добавила учительница, — не одного его.

— Кого вы имеете в виду?

— Шесть миллионов людей, — сказала она с достоинством.

— А из имения?

— Тогда? Никого больше не взяли. В особняке жил только Кропивницкий и девочка.

— Один? — удивился капитан.

— Один. Совершенно.

— А кто ему готовил? Кто убирал такой большой дом?

— Женщины. Из фольварка. Но не ночевали. Пан Кропивницкий не хотел, чтобы кто-нибудь оставался на ночь.

«Наверняка не хотел иметь свидетелей. Чего? — лихорадочно думал капитан. — Только контактов с лесом? Это было достаточно распространенное явление».

— Кто потом принял девочку?

— Администратор. Они взяли ее к себе. Кстати, он еще вел дела. Но недолго. Это было уже в конце войны. Почти. С девочкой я заниматься перестала. Ходить было опасно. Ребенок долго болел. Пришли русские. Потом земельная реформа. Послевоенный хаос. Я снова организовала польскую школу. Работы было по горло.

— Девочка в нее ходила?

— Девочка? Нет. Их уже не было в имении. Однажды администратор упаковал свои вещи и спешно выехал. Спасал свое состояние. Он неслыханно нагрел руки на войне. С этой точки зрения девочке исключительно повезло, если она потом воспитывалась у них.

— А где сейчас администратор имения Донэра?

— Я не знаю, куда они уехали. Видите ли, новая власть многого от меня ждала. Я работала день и ночь. Местечко лежало в развалинах. Негде было разместить школу, только после того, как мне дали особняк...

— Разве школа помещалась в особняке? — перебил ее Корда.

— Да. До пятидесятого года. Потом дирекция госхоза. Я получила новое здание.

— Гм. А как звали...

— Администратора звали Кшиштоф Дэмбовский, — перебила учительница. — А жену — Зофья. У них был один сын, Рышек. В 1944 году ему было примерно 12 лет.

— Кто, по вашему мнению, может знать, что стало с Дэмбовским?

— Рада Народова. Только. Они сторонились людей из местечка. Администраторы больших поместий сами происходили из шляхты. Донэр не принял бы другого. А тот в душе презирал людей из местечка. Может быть, Дэмбовские давно уже в Вене. Может быть, они спасли не только свое добро и отвезли его Донэрам. Возможно, что Йоля теперь австрийская подданная.

«Возможно, ее воспитал наш детский дом, — съязвил про себя капитан. — Что вероятнее всего».

Ольга Климонтович была в достаточной степени сбита с толку вопросами о ребенке, чтобы можно было переходить к основному вопросу.

— Простите, что я отнимаю у вас столько времени...

— А, не беспокойтесь... не беспокойтесь, — ответила учительница со слегка раздражающим высокомерием.

— ...не могли бы вы мне рассказать что-нибудь конкретное о пане Кропивницком?

— Самую малость. А собственно, ничего. Я приходила заниматься с ребенком. Мы говорили о здоровье Йоли и ее успехах в учении. Разговор никогда не переходил на личные темы. Мы говорили о трудностях с солониной и мукой, как все тогда в Польше, без исключения. Впрочем, именно в конце войны никаких затруднений у меня не было. Имение платило мне за Йолю натурой.

— Какой характер был у пана Кропивницкого? Что он был за человек?

— Замкнутый. Ребенка любил... любил до безумия.

— Что он делал целыми днями, если хозяйством не занимался?

— Он занимался ребенком и часами, — ответила она просто.

— Часами? — повторил капитан, как бы не совсем понимая смысл и цель этого занятия.

— Он любил часы. Старые. Что в этом странного? — в свою очередь, удивилась Ольга Климонтович.

— И много их было в имении?

— Несколько, потом несколько десятков.

— И на башне, — бросил капитан небрежно.