Зарубежный экран. Интервью

— Мой последний фильм, как и предыдущие — «Горький рис» и «Они шли на Восток», — затрагивает очень острые проблемы. Запрет фильма глубоко оскорбил меня — цензоры приняли любовные сцены, которые мне поставили в вину и которые я отказался вырезать, за вульгарный эротизм. Всем известно, что эротический момент с самого начала моей кинематографической карьеры всегда был не средством создания коммерческого фильма, а служил катализатором событий, о которых я рассказывал, помогая раскрытию психологии героев. Тем более, что я был признан более квалифицированной критикой основателем нового направления в кинематографии, позволяющего открыто и без предрассудков рассматривать вопросы любовных отношений между представителями обоих полов. Мнение правительства особенно оскорбило меня потому, что наши экраны наводнены фильмами, открыто отбрасывающими все моральные ограничения. Я задумал любовные сцены не только с целью увеселения — они являются неотъемлемой составной частью повествования.

Картина представляется мне интересным экспериментом и с точки зрения производства, так как я и сценарист Джорджо Сальвони приложили немало усилий, чтобы суметь поставить ее целиком на свои деньги.

1972 г.

Марчелло Мастроянни

«Дни любви»

Ему сорок четыре года. Красивый, привлекательный, хорошо сложенный, с располагающей улыбкой. Никакой аффектации, подчеркнутости, ни тени рисовки или кокетства. В нем те же простота, непринужденность, естественность, что и в его героях. Бесконечное обаяние, артистичность, полное отсутствие позы покоряют любого, кто соприкасается с ним. Его ответы ясны и непосредственны. В них ощущается природное чувство юмора и легкий, сговорчивый характер. «Буэн рагаццо» — свой парень — говорят о нем итальянцы. Мастроянни говорит не торопясь, задумчиво, прямо глядя в глаза собеседнику.

— Каким образом вы стали актером?

— С ранних лет мне очень тяжело жилось, вероятно, это и развило воображение: мысленно я перевоплощался в других людей, мечтал о другой жизни. Свое детство я вспоминаю с тоской и горечью. Мой отец был столяром. Была у него клетушка в каком-то римском гараже, и он занимался там починкой сидений.

Учась на экономическом факультете университета, я стал играть в студенческом театре. Нас заметили критики. Однажды за кулисы пришел сам Лукино Висконти. Он взял меня в свой театр, научил многому, но главное — дал мне возможность играть с первоклассными актерами.

Биография артиста, начавшего свой путь к всемирной славе с любительской сцены, рассказана многократно. Советские зрители, пусть и не полностью, но все же достаточно хорошо знакомы с творчеством Мастроянни — от ранних его работ в «Одном гектаре неба», «Девушках с площади Испании» и «Днях любви» до недавних «Подсолнухов». Мастроянни умеет быть комическим и страдать, казаться простоватым и надеть на лицо таинственную маску, быть романтическим любовником и беспечным повесой, предельно собранным и беспредельно рассеянным. В хаосе странного мира «Сладкой жизни» это одна из самых жизненных фигур. Когда Антониони искал для фильма «Ночь» актера, который «может больше сказать жестами и мимикой, чем словами», он остановился на Мастроянни. Актер «вписывается» в стиль любого режиссера и всегда остается самим собой. В любых фильмах, даже неудачных, его присутствие приносит на экран что-то значительное. И вот теперь я увидел его не на экране, а в жизни.

— Вы много лет играли в театре. Почему вы потом предпочли кино?

Марчелло Мастрояни и Григорий Чухрай в Москве. 1969 г.

— Я люблю театр больше, чем кино. Си гуманнее. Кино — безостановочная машина, оно отнимает у актера слишком много сил, не всегда давая возможность глубоко осмыслить роль. Здесь одна и та же сцена, а иногда даже жест повторяется по пять-шесть раз, и актеру всегда трудно уловить тот элемент вдохновения, который необходим именно сейчас. Серьезный театр, напротив, требует от актера безупречно строгой работы. Я играл во многих спектаклях — ив классических пьесах и в пьесах современных драматургов и всем предпочитаю Чехова: в его пьесах я извлекал из себя все лучшее, что мог вложить в образ. Почему же я все-таки предпочел театру кино? По двум причинам: деловой и творческой. Первая: кино приносит гораздо больше популярности, да и денег. А без них актер оказывается слишком зависимым. Вторая (и публика обычно в нее не верит): в Италии есть кинорежиссеры, которые дают артисту роли более глубокие, интересные и общественно значимые, чем те, что может дать современный театр. В итальянском театре сейчас почти ничего интересного не происходит. Причина этого кризиса — в пассивности, в отсутствии поисков, новых идей. Кино в этом смысле значительно интереснее. На смену кинематографу «звезд» пришел кинематограф, который я назвал бы кинематографом авторов. Фильм задумывается таким автором как поэма или симфония. И кинорежиссеры начинают играть в общественной жизни ту же роль, что писатели или философы. Таковы Феллини, Антониони, Висконти.