Зарубежный криминальный роман

Маленький журнальный король шепчет ругательства, но потом все же говорит себе, что это совершенно бесполезно, отходит назад к курительному столику, пьет коньяк, зажигает толстую сигару, падает в кресло и закрывает глаза. Как жаль, что сейчас праздник. В противном случае он мог бы позвонить в редакцию, надиктовать рукопись на машинку и передать ставшую уже ненужной копию Бертону. А если его насторожит эта копия? Нет, долго так продолжаться не может. Он не хочет иметь дома ничего опасного. В любом случае, не исключено, что его навестит Бертон или кто-то из его людей и, если они найдут копию, последствия будут ужасными.

У Шульца-Дерге мелькают мысли нанять для охраны дома и его лично несколько крепких молодчиков или под охраной полиции доставить третью копию в редакцию. Но он отбрасывает их, едва они рождаются в голове. Бертон привык идти до конца, это отчетливо сказано в записях Уиллинга. Пока этот тип знает, что существует третья копия, он не успокоится, пока не достанет ее и не уничтожит. Если не окажется других возможностей ликвидировать копию, он вполне может поджечь виллу Шульца-Дерге или взорвать типографию «Вспышки». Значит, издатель оказывался перед выбором — либо капитулировать, либо найти путь обмануть Бертона, усыпить его бдительность, хотя бы до среды. В этот день, как гром с небес, грянет спецвыпуск «Вспышки». Так как капитуляция равносильна самоуничтожению, нужно что-то сделать, чтобы добиться перелома событий и спасти издательство.

«Будьте вы все прокляты! — мысленно ругается Шульц-Дерге. — Почему не может все пройти гладко, почему опять возникают сложности? Откуда только Бертон добывает информацию? Неужели Уиллинг раскололся и запросил пощады или здесь замешан кто-то другой?» Все эти мысли отвлекают от главного. Шульц-Дерге — человек с выдержкой. Он призывает себя к порядку и все мысли, отклоняющиеся от его собственных проблем, отодвигает в сторону, как не относящиеся к делу. В данный момент важно только одно: найти возможность основательно одурачить Бертона и его людей, прежде чем будет поздно.

Шульц-Дерге вдыхает табачный дым и, выпуская его через нос, действительно находит выход: Антоний Эндерс, стоящий накануне разорения король грампластинок Рейна и Майна!

«Он дома, надо же, как повезло!» — обрадованно думает Шульц-Дерге, слыша в телефонной трубке высокий голос Эндерса.

— Звонит Шульц-Дерге, — взволнованно кричит он. — Господин Эндерс, если я не ошибаюсь, в вашей квартире я замечал неоспоримые свидетельства вашего необычайного стенографического таланта.

— О да, — подтверждает Антоний. — Вполне возможно, ведь я многократный призер соревнований. Хотел бы я быть таким же предпринимателем, как и стенографистом.

Эти слова звучат, как музыка. Шульц-Дерге ликует. Если он уломает этого старого козла, спасение обеспечено.

— Господин Эндерс — приготовьтесь к работе. Заточите два десятка карандашей. Через минуту вы будете писать самую важную стенограмму в своей жизни.

— Лучше воздержусь, — чопорно возражает Антоний. — Думаете, я забуду о празднике для того, чтобы писать стенограмму моей жизни? Эти годы прошли, вы должны это знать. Я приношу эту великую жертву, чтобы спокойно отдохнуть и привести в порядок книги.

— Книги? — стонет Шульц-Дерге. — Чем вам помогут книги, если у вас на шее сидит этот техасский кровопийца! Господин Эндерс! Вы так же хорошо, как и я, знаете, что стоите под ураганным огнем «Шмидта и Хантера», не имея шансов выжить. В любом случае, конец «Мьюзик-Эндерс» — вопрос времени, а миллионы секс-грампластинок уже лежат наготове, чтобы сыграть траурный марш на похоронах обанкротившейся фирмы.

— И на ваших тоже вместе с вашей прославленной «Вспышкой», — раздраженно отвечает Эндерс, и Шульц-Дерге мысленно представляет, как Антоний нервно теребит свой безупречно завязанный галстук. — Не забудьте это. Люди, которые сами сидят в стеклянных домах…

— …не должны в других бросать камни, — прерывает его издатель. — Я знаю. Еще будучи мальчиком, я это понял. Жаль только, что потом я поступил опрометчиво и немалую часть моего состояния инвестировал в тогдашнего короля музыки, потому что поверил слухам о якобы солидности этой фирмы.

На этот раз Антоний еще сильнее теребит галстук.

— Нет, — хрипит он, тяжело дыша от негодования. — Нет, господин Шульц-Дерге, так нельзя! То, что вы говорите — чудовищное оскорбление. Неужели вы не хотите по-деловому…

— Разумеется, — тут же уступает издатель. — Разумеется, хочу, дорогой господин Эндерс. Вот почему я и звоню вам. Я хочу полюбовно решить с вами одно необычайно серьезное дело. Как вы смотрите, если мы прижмем к стенке и совместными усилиями раздавим огромную техасскую вошь?

Шульц-Дерге делает паузу, чтобы дать партнеру подумать над своими словами. Эндерс тоже пока молчит. Когда наполовину переварил услышанное, он медленно произнес:

— Ну-ну, до сих пор целью моей жизни было не давить вшей, а выпускать грампластинки. Но, если можно, поподробнее объясните мне…