Засахаре Кры

Цепя и режа чувствованья, звуки
Текут порывно в жуткой глубине…
Бросают их невидимые руки.
Касаясь струн, звенящих будто вне.

И каждый звук меня ведет глубоко…

Я иногда вхожу в безстенный зал,
Где каждый – Все, но вечен одиноко,
И каждый, знаю, вечность разгадал.

Я – принц Фантаст! В Грезэлии забыто

Все внешнее, – к нему я так-же слеп.
Когда-же грудь кольнет слегка избыток,
То он ведь нем и, словно Мир, нелеп.

Я ухожу за жизненные стены,

Чтоб жить душой, чтоб не звала назад
В свой топкий круг цепь повседневной пены…
Во мне мой Мир и я им властно взят.

Февраль 1913.

Вадим Шершеневич

Коломбина сомневается

Весенние талые звуки…
Сомнение давит грудь…
Ах, облегчит-ли муки
Кто-нибудь?

Амура стрелы так тонки,

Но ядом пропитан конец…
Я жду на-днях ребенка
И не знаю: кто-же отец?

Любила двоих я сразу,

Двоим обнажила свой стан –
Тебе, Пьеро светлоглазый,
Тебе, Арлекин – Дон-Жуан.

Одному отдалась я в смехе,

И взял он меня, как тигр.
Другому-же – зная утехи
И радость любовных игр.

Один целовал мои руки,

Другой пылавшую грудь.
И вот под талые звуки
Глаза застилает муть.
Ах, облегчит-ли муки
Кто-нибудь?

Я тоже Пьеро

Сижу я, глупый, как сказка,
На талом, бледном пути…
Коломбины пахнет подвязка
Сырой фиалкой Coty.

Сижу, никому не мешаю,

Как голос совести – нем…
Видеть сны себе разрешаю
Вишь в оправе французских поэм.

В стиле Джотто на блеклой бумаге

Вывожу пируэтом «S»
И в старинной ржавой отваге
Обнимаю холодный эфес.

И всю злость своего каламбура

Посылаю Вам, Арлекин…
Отстраняюсь от стрел Амура,
Как от брызнувших грязью шин,

И в снежных опавших розах

Я – искусственный, как триолет,
О больше, чем сладостных, грезах
Мечтаю – Пьеро и поэт.

Москва.