Засечная черта

— Выяснением именно этого вопроса я сейчас и занимаюсь, брат полусотник, — отвечала Катька на том же языке. — Так что ты уж меня пока не отвлекай, а лучше осмотрись, план нашего прорыва еще раз обдумай.

Тряхнув воеводу так, что он слегка треснулся затылком о стену, Катька приблизила к нему лицо, уставилась в упор леденящим душу взглядом, которому позавидовала бы любая подколодная змея.

— Лучше честно во всем признайся, соколик, а не то...

Кортик переместился вниз, его острие чувствительно кольнуло воеводу между ног, в самое сокровенное место.

— Все, все расскажу, истинную правду! — захлебывающийся вопль Аверьяна Мартемьяныча, исторгнутый из самой глубины души, свидетельствовал о том, что клиент созрел и сейчас выложит бойцу особой сотни всю самую что ни на есть достоверную информацию по интересующему ее вопросу.

Облава, устроенная подручными Никифора, хватившимися своего господина через пару часов и обнаружившими его бездыханное тело на околице, нагрянула на Анютин двор уже на рассвете. Хотя вокруг тела вначале толкалось множество народу и следы были изрядно затоптаны, среди приведенных затем собак нашлась парочка особо умных, с тонким чутьем, которые, сделав несколько широких кругов, взяли след и потащили облаву прямиком к Анюте. Эти умные и чуткие собаки добросовестно прошли по следу Михася и, вбежав во двор, радостно гавкая, изо всех сил натягивая поводки, буквально вырываясь из ошейников, притащили погоню к будке Анютиного кобеля, под которой в заранее подготовленном укрытии сидел дружинник. Естественно, кобель не стал отмалчиваться, и оглушительный собачий лай долгое время не могли перекрыть даже матерные крики доморощенных деревенских детективов, безуспешно пытавшихся унять своих псов, взявших, по их мнению, ложный след.

— Ты, девка, кобеля-то своего, небось, погулять давеча отпускала? — обратились преследователи к Анюте, которая вышла на шум и стояла на пороге своей избенки босиком, простоволосая, кутаясь в старенький тулупчик.

— Да, снимала веревку с шеи, бегал где-то, пока про миску с похлебкой не вспомнил, — как можно равнодушнее ответила Анюта. — А в чем беда-то?

— Смертоубийство произошло тут неподалеку, вот мы розыск-то и ведем, — не вдаваясь в подробности, ответили ей незадачливые сыщики. — А собаки наши, сукины дети, сдуру за твоим кобелем и кинулись... Но ты все ж дозволь-ка нам, на всякий случай, избенку твою да сараи осмотреть. Вдруг там неизвестный душегуб и затаился?

— Свят-свят! — Анюта испуганно перекрестилась. — Смотрите, конечно, люди добрые, а то я от страха-то и на двор выходить перестану!

— Да уж, хорошо бы тебе, девка, поостеречься! Душегуб тот, видать по всему, силы нечеловеческой! Самому Никифору — здоровущему мужику, как куренку, шею свернул!

Вскоре погоня, уводя за собой обиженно скулящих псов, незаслуженно отхлестанных кнутами и побитых палками за усердное исполнение своих обязанностей, покинула несолоно хлебавши Анютин двор и устремилась за околицу, в лес, где мог затаиться пресловутый душегуб, об опасности которого предупреждал еще в конце лета воевода, приехавший с опричниками.

Когда непосредственная опасность миновала, Михась выбрался из своего укрытия и перешел в дом, чтобы немного согреться возле печи. Он еще раз предупредил Анюту, собиравшуюся на работу на теткино подворье, чтобы была начеку, поскольку рано или поздно к ней неизбежно вновь придут с допросом наиболее сообразительные личности из числа дружков Никифора, желающих во что бы то ни стало отомстить за смерть своего благодетеля. И сам дружинник весь день находился в состоянии напряженного ожидания, внимательно наблюдал за подходами к Анютиному двору, был готов при малейшей опасности вновь юркнуть в спасительный схрон под собачьей будкой. Но покуда все обошлось, и вечером, когда Анюта вернулась с работы, они решили, что после ужина Михась вполне может остаться ночевать в избе, положившись на их верного сторожа — кобеля, который все еще находился в состоянии повышенной боевой готовности, возбужденный утренним небывалым вторжением чужих собак и людей на его территорию.

Стемнело. Они задули лучину и легли. Михась как всегда — на печи, а Анюта — на лавке. Всю предыдущую неделю их мысли были заняты подготовкой к предстоящей схватке, и ни о чем другом всерьез думать было невозможно. Сейчас, когда беда миновала и напряжение последних дней схлынуло, исчезло, они внезапно ощутили, что находятся вдвоем в уютной теплой избе, в звенящей тишине на околице спящей деревни, то есть фактически одни-одинешеньки, окруженные непроглядным сумраком ночи.

— Михась! — голос Анюты был незнакомым, чуть хриплым.

Сердце Михася почему-то забилось учащенно, им овладело странное чувство, в котором была смешана тоска, тревога и одновременно какое-то сладостное томление.

— Михась, иди ко мне! — Анюта выдохнула эти слова из самой глубины груди, в них ощущалось трепетное биение ее сердца.

— Анютушка, — голос дружинника сорвался, дрогнул, каждое произносимое слово давалось ему с трудом. — Анютушка, у меня есть невеста...