Засечная черта

Воевода уселся за стол напротив красавиц, а Хальник тем временем незаметно, как ему казалось, и бесшумно задвинул хорошо смазанный тяжелый засов на массивной двери и сел рядом с хозяином. В палате воцарилось довольно продолжительное молчание. Обе красавицы выжидательно и совсем без робости смотрели на воеводу. В принципе, так открыто и спокойно могли смотреть на мужчин прежде всего весьма искушенные женщины, точно знавшие, чего от них хотят. Однако воевода, являвшийся большим специалистом по части женского пола, не ощущал в их взглядах какого-либо призыва. Поэтому он и молчал, не понимая, как себя с ними вести и что говорить. Может быть, просто завалить обеих на скамьи, впиться жадным поцелуем в их восхитительные губы и насладиться вволю гибкими трепетными телами? Верный Хальник, безусловно, поможет хозяину, как делал это не раз, ловко скрутит хрупких девиц, не позволит им брыкаться и кусаться. Ну а кричать они могут сколько угодно, хоть до утра. Естественно, что в тереме никто и пальцем не пошевелит. Слуги давно привыкли к женским крикам, зная, что хозяин любит, когда во время любовных утех его жертвы вопят и стонут.

Наконец, одна из девиц, та, что с золотистыми волосами, чуть наклонившись вперед, в упор взглянула на воеводу и произнесла решительно, тоном человека, наделенного властью и привыкшего повелевать:

— Господин воевода, ты хотел сообщить нам сведения о дружиннике, в конце лета очутившемся нежданно в твоих владениях. Так не томи, говори, что знаешь.

Вместо воеводы тут же откликнулся Хальник, весьма искусный в игривых беседах:

— Так, девица-красавица, ты вначале, как в сказках сказывается, накорми, напои да спать уложи, — Хальник особо подчеркнул два последних слова. — А поутру и спрашивай. Ибо утро вечера мудренее!

Он заржал счастливо, весьма довольный своей к месту произнесенной удачной репликой, и продолжил:

— Да мы ведь и имен-то ваших еще знать не знаем, ведать не ведаем. Вот воевода наш, муж великий, царем обласканный, по имени-отчеству с почетом именуется Аверьян Мартемьянычем. А меня, слугу его верного, по должности стольника, люди кличут попросту Хальником.

Он вновь заржал, запрокинув голову, преданно косясь на своего господина.

Девушки не произнесли в ответ ни звука.

Воевода, окончательно обалдевший от созерцания двух ослепительно прекрасных незнакомок, находившихся сейчас в его тереме, то есть в полной власти, почти не слушал речи своего холуя, а лишь сопел и облизывался. Он молча таращился на девушек, сидевших напротив него на расстоянии вытянутой руки, словно раздевая их своим липким пристальным взглядом. На его лбу выступили крупные капли пота.

Уловив наконец состояние хозяина, Хальник прекратил игривые речи, которые гостьи, впрочем, полностью игнорировали, и резко сменил тактику.

— А ведь и вправду, девицы-красавицы, к чему нам с вами на ночь глядя пустые разговоры вести? Да и жарко что-то в палате. Видать по всему, надо вам прямо сейчас взять да и снять платьица-то! — в его голосе, вначале приторно-сладком, прозвучала неприкрытая угроза.

И Хальник, и воевода после таких слов ожидали увидеть испуг и растерянность на лицах своих гостей, вернее — пленниц, услышать их жалобные крики и мольбы о пощаде. Но оба доблестных мужа, искушенных в насилии над беззащитными жертвами, слегка ошиблись. Хотя одна из девушек, та, что с золотистыми волосами, после прозвучавшей в их адрес недвусмысленной реплики все же нарушила молчание:

— Боже мой! Как вы мне все надоели. Везде и всюду — одно и то же! Лучше бы вы с таким же усердием пеклись о государственной пользе.

Златовласая зевнула, лениво потянулась, высоко подняв руки, потом резко бросила их вниз круговым движением и легко вскочила, словно вспорхнула со скамьи.

— Мне отойти в угол, как всегда? — на ломаном русском языке обратилась к ней вторая девушка и тоже поднялась из-за стола.

«А ведь она и вправду иноземка, — подумал воевода и возгордился своей проницательностью, вспомнив, что подобная мысль посетила его еще при первой встрече с незнакомками на постоялом дворе. — Пусть тогда Хальник берет себе вначале эту златовласую, а я займусь иноземкой. Их у меня еще не было».

Воевода открыл было рот, чтобы сообщить стольнику о своем решении, но уже через мгновенье так и не произнесенные слова застряли у него в глотке, и он забыл обо всем на свете.