Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной

К началу октября военные действия в разрушенном городе превратились, по определению немцев, в «крысиную войну».[341] Бои шли в развалинах, где все перемешалось: сгоревшие танки и разбитые орудия, мотки проволоки, ящики от боеприпасов, вещи из разрушенных домов. Солдаты оборудовали себе позиции внутри зданий, бои часто шли за отдельный дом или его этаж. Испытывая еще более серьезные трудности с едой, водой и боеприпасами, чем немцы, русские упорно сопротивлялись.

6-я немецкая армия под командованием генерала Паулюса к середине ноября потеряла почти половину личного состава. И все же, постепенно оттесняя русских все ближе к Волге, немецкие части продвигались вперед. С начала октября советские войска предприняли две попытки контрнаступления; обе провалились. К годовщине октябрьской революции у Красной армии осталась лишь узкая полоса волжского берега. Резко упавшая в те дни температура не подняла настроения немецким солдатам, которые в большинстве своем не имели зимней формы. Однако и для защитников Сталинграда зима несла неприятности: начала замерзать Волга, и доставлять боеприпасы, продовольствие и свежие части в город стало еще сложнее. Уцелевшие советские войска попали в два узких котла. Тем не менее борьба продолжалась, преимущественно на заводах в северной части города и на высоте 102,0, которая известна гражданскому населению под названием Мамаев курган, — самом высоком холме Сталинграда, с которого было видно весь город. Там, наблюдая, как над курганом выходят из пикирования Ю–87 — на такой малой высоте, что были видны головы немецких летчиков, — Борис Еремин увидел старуху, тащившую на веревке козу. Приглядевшись, он увидел щель под железнодорожным мостом, в которой уже были какие-то пожитки. «Куда тянешь козу-то, бабушка?» — «Куда, куда… Не видишь, что ль, в дыру, хорониться от супостатов…» — «Переправилась бы за Волгу…» — «Куда мне от дома-то, старая я. Пережду под мостом», — ответила бабка.[342] Может быть, она была права: разве велики были шансы благополучно переправиться и что ждало ее на другом берегу? До таких, как она, никому не было дела.

На это место, на залитый кровью холм, где, как пишут,[343] после боев было захоронено в братских могилах 38 тысяч советских солдат, Борис Еремин вернулся через тридцать три года. Бог знает куда делась опора моста, под которую старуха тащила на веревке козу. Еремину не хотелось ни с кем разговаривать. Он молча стоял у залитого солнцем памятника, вспоминая начало ноября 1942-го.

Интересно, что, описывая в мемуарах те ноябрьские дни, Борис Еремин ничего не говорит о статье в газете «Сталинский сокол», о которой он не мог не знать и которая должна была иметь для него большое значение. Статья «Герои Сталинграда», которая вышла в праздничном, посвященном годовщине революции выпуске, высоко возносила, наряду с другими летчиками, троих учеников Еремина: лейтенанта Александра Мартынова, капитана Ивана Запрягаева, который впоследствии командовал 296-м полком, и лейтенанта Алексея Соломатина.[344] Все трое стали после Сталинграда Героями Советского Союза. Поговаривали, что Еремин не терпел, когда чья-либо слава — даже его учеников — превосходила его собственную.[345] Еремин здорово воевал под Сталинградом, но Героя не получил.

Газета опубликовала коллаж из фотографий прославившихся в сталинградских боях летчиков: Иван Клещев, Миша Баранов, Иван Избинский и еще человек десять, в том числе Запрягаев и Мартынов. Фото Алеши Соломатина в коллаж не вошло: то ли не хватило места, то ли Алеша из суеверия отказался фотографироваться. Зато в статье ему был отведен целый большой абзац. Как писал корреспондент С. Нагорный, Алексей, или «как зовут его друзья, Леня Соломатин, под Сталинградом со славою продолжает традицию» знаменитой группы Еремина. На счету Соломатина 10 самолетов, сбитых лично и 19 — в группе. Соломатин рассказал корреспонденту и об одном из своих боев. Однажды, преследуя «мессершмитт», он был атакован сверху еще одним немецким истребителем. Соломатин вошел в пике и вывел машину «у самой земли, так что винтом чуть не задел кусты». Увлеченный преследованием немецкий летчик «не заметил, что высоты почти не осталось, не успел вывести машину». Он врезался в землю и взорвался. «Видишь ли, — лукаво улыбаясь, объяснил корреспонденту Соломатин — я-то пикировал вдоль оврага, а он, дурак, поперек его, вот и влип. У меня Як, он верткий. “Мессеру” слабо так вывернуться, как нашему “Яшеньке”».[346]