Защита

О прошлом не жалел, а если и жалел, то лишь об изюминке расчёта. Я называю своё решение изюминкой, потому что больше мне не с чем его сравнить. Изюминка сама по себе невелика, но по вкусу она больше, чем остальное, и в жизни в больших количествах не нужна, ведь не годится в пищу один изюм.

У каждого своя изюминка. Для кого-то это женщина, и он её превозносит до небес. Она как бы кочка его зрения, дефект сознания, религия, фетиш, кровное его.

Я вспоминал теперь свой метод-изюминку с сожалением, словно увидел найденную скатерть-самобранку на чужом столе. Она казалась мне дороже самой дорогой в мире субстанции – антивещества. Меня сумел бы понял узкий специалист, или обнаруживший невероятную находку коллекционер, или золотоискатель при виде рекордного самородка в ручье. Во всяком случае, это был «праздник, который всегда со мной». Когда-то я просто был глуп, а теперь считал, что отдать её на сторону – то же самое, что отдать в рабство любимых жену и детей. Теперь, глядя со стороны из временного далека, я постиг, какой исключительный мне когда-то выпал шанс, и я его не оценил.

Я думал, что будет ещё, на меня снизойдёт, а точнее, не думал вообще. Считал итогом особых обстоятельств, когда прорезалось, подфартило. Не для того, чтобы я им расплачивался. Прохлопал ушами тогда, упустил успех между пальцев, и от него не осталось следа. Для всех словно ни его, ни тебя нет. Ты стал прозрачен, и можно пройти сквозь тебя, не задев и не поморщившись.

Ах, эта изюминка расчёта, заставляющая сердце так колотиться и замирать, словно ты над пропастью! Где она, всё разрешающая и оправдывающая, и как её найти?

Мне даже приснилось тогда, что некая медсестра стоит передо мной со спелёнутым новорождённым ребёнком, и этот ребёнок мой, но она прижимается к нему, касается его щекой и этим как бы моим ребёнком пользуется. «Нет», – хочется крикнуть мне, но во сне я лишён голоса.

4

Не ругайте людей даже крохотного творчества. Ведь наивный росток так легко загубить. Поступайте с ними, как с многообещающим ребёнком, впервые доверившим вам свою творческую суть. Хвалите их, ведь творцы и сами бесконечно мучаются и сомневаются каждый божий день.

Выступление на RTN заставило меня задуматься: а кто я такой? Пострадавший и жертва потери? Смог бы я воспользоваться тем, что имел? Вот Протопопов, наверное, смог бы, но не успел. Выходит, «мертвый хватает живого»: Le mort saisit le vif.

Наполеоновский взгляд на авторство, пожалуй, относится к крупным замыслам, а если одна лишь голая идея, то важно, кто её подал. Идея была моя, и шеф натурально присвоил её. Украл, выражаясь житейски, и продемонстрировал. Но он-то смог, а я нет.

Ребёнка не только следует родить, но и вывести в жизнь и, если не пристроить, то снабдить всем необходимым для жизни и комфорта. Иначе будет ещё один несчастный из толпы, стиснутый кучей обстоятельств и себе подобных. Родить идею – этого мало, нужно её внедрить, развить, сделав жизнеспособной, и этому следует научить. Подобно принципу: «Не кто родил, а кто ребёнка воспитал», можно выразиться: «Не где родился, а где вырос» или похоже на него. А я не растил, я бросил, отдал в чужие руки, конкретно Протопопову.

Выходит, я не творец и не деятель, а лишь имитатор. Удачный в чём-то, очень может быть. Но только и всего. И это я всегда чувствовал, хотя формально и не признавал. Еще студентом в годы учёбы при консультации курсовых проектов случалось подобное. Проконсультировавшись со своими листами, я не уходил, а усаживался рядом с преподавателем в уверенности, что имею на это право и не имею иных забот, и через короткое время мог консультировать, видел ошибки в чужих листах. Без натуги, легко заменял преподавателя, отлучавшегося «на минутку по надобности».

Подобное часто повторялось. Я делал впервые работу на достойном профессионала уровне, но дальше этого не шло, а повторение мне надоедало. Как правило, я бросал одно занятие и отличался в другом. Мне нужно было им заинтересоваться, но интерес оказывался нестойким и вскоре пропадал. Я мог писать лёгкую музыку, рисовать картины, управлять автомобилем или яхтой, но через некоторое время умение уходило в песок, и я становился снова «чистым листом».

Экзамены я обычно легко сдавал, хотя и часто знал поверхностно, из области аналогий, случайно услышанного и подхваченного с привычной лёгкостью. Новое давалось мне легко, и я этой легкости не ценил, считая её в порядке вещей. Я был, пожалуй, «птичкой божьей», порхая и чирикая, никому не завидуя, ни с кем не сближаясь и не имея врагов.

Экспромты экспромтами, а дальше дело требовало настойчивости, а я удивлял других там, где выходило легко. Затем и это ушло, и захотелось совсем исчезнуть с горизонта, не становясь по привычке лузером или «калифом на час». Жизнь в целом – штука серьезная, и никуда не денешься, и получалось среднее – «ни то – ни сё».