«Защита 240» (с илл.)

— Нет, нет, увольте, Федор Федорович. Сыт по горло. Бьюсь об заклад, товарищи, что все это закончится блефом.

— Единственный, кто принял бы ваше пари, — усмехнулся Титов, — так это Резниченко.

— Не унимается?

— Куда там, наоборот. Создается такое впечатление, что он рад всему этому, — Иван Александрович ткнул пальцем в сторону приглушенного приемника.

— Ничего, — твердо произнес директор института, — мы призовем к порядку Резниченко. Пора. На таких делах, как эти панические сообщения, и проверяются люди. Резниченко показал свое лицо. В погоне за славой, в карьеристской суете он забыл, что носит высокое звание советского ученого. Ему бы с Бродовского пример брать, поучиться у него скромности и деловитости. Ведь с какими результатами приехал!

— Он приехал из Славино?

— Да, звонил ко мне. Скоро будет здесь.

— Очень хотел бы с ним потолковать. Как дела у него? Удалось?

— Удалось!

— Да что вы говорите! Чудесно это, чудесно! Значит правильное было решение — проводить опыты на застекленных полях?

— Правильное. Эту задачу, конечно, можно было решить и чисто лабораторным путем, но Михаил Николаевич правильно предположил, что только широкая постановка опытов на больших, хорошо плодоносящих участках могла дать неоспоримые результаты. Прежде-всего надо было решить, могут ли нормально развиваться искусственно облучаемые растения в условиях самой тщательной изоляции от природного источника энергии — Солнца. Определив это, можно было установить, посылает ли Солнце вместе со световыми волнами излучения, влияющие на синтез биоксина.

— А для этого?

— Стеклянная крыша была заменена специальным, многослойным перекрытием, и притом только на половине опытного участка. На другой половине продолжало господствовать Солнце. Бродовскому со своими сотрудниками немало пришлось повозиться с подбором перекрытия, которое заменило бы собой многометровую толщу земли.

— Растения на этом участке стали погибать!

— Да, стали погибать. Их ткани утратили способность вырабатывать биоксин. И это несмотря на то, что они были обеспечены искусственным источником энергии. Им не хватало излучения Солнца, стимулирующего синтез биоксина. Теперь определен характер этого излучения, удалось генерировать его, и я думаю, в самое ближайшее время можно будет ставить опыты на полях.

— Федор Федорович, да ведь это такое открытие… И наряду с этим…

«До катастрофы осталось четыре часа!

Покупайте каски!!!»

Вошел секретарь и доложил о приезде Бродовского.

— Просите, просите сюда!

В кабинет быстро вошел Михаил. Сибирцев поднялся ему навстречу, протягивая обе руки для приветствия.

— Михаил Николаевич! А мы тут о вас толкуем, о ваших успехах. Поздравляю, дорогой, поздравляю!

Радостное, как всегда немного мальчишеское выражение лица Бродовского сменилось смущенной растерянностью.

— Ну, что там! — пробурчал он. — Успехи! Что ни день, то какая-нибудь неприятность. Вот уехал, а там…

— Без неприятностей не бывает и побед, — прервал его Сибирцев. — Нет, Михаил Николаевич, вы нам об успехах расскажите.

Бродовскому пришлось рассказать о том, как велись эксперименты, поделиться своими планами на будущее.

Как ни радостно было услышать об успехах, достигнутых в филиале института в Славино, все же доносившиеся из приемника сообщения отвлекали и волновали.

Титов часто выходил из кабинета и быстро возвращался со сведениями штаба Специальной комиссии. Все корабли, снабженные первоклассной аппаратурой, уже были на местах и крейсировали в нейтральных водах.

Пылаева особенно интересовали радиограммы Ливенцова — там, на его корабле, были Толоковников и Василенко. Они первыми ровно год тому назад почувствовали на себе влияние излучения. Радиосон возвратил их в строй! Василенко за двадцатипятилетнюю службу на флоте получил орден Ленина.

«Слушайте сообщение. «Лиги спасения человечества», — передавало радио.

Вновь было передано сообщение, касающееся Зорина. Пылаев и Бродовский вопросительно взглянули на директора института.

— Да, — кивнул тот грустно. — Такая бумажка была получена уже несколько дней тому назад.

Нехорошо, если узнает об этом Викентий Александрович…

— Он сейчас не бывает здесь, Михаил Николаевич. Он плохо себя чувствует. Как это ни прискорбно, но лучше, чтобы он в эти дни не появлялся в институте. Здесь он может как-нибудь узнать об этом послании… Мы должны оберегать его.

Все с нетерпением ждали дальнейших сообщений штаба.

Вошел Резниченко. Как-то торжественно, подчеркнуто официально поздоровался со всеми, в том числе и с Михаилом, и уселся у самого приемника.

— Итак, через несколько часов все станет ясно, — ехидно улыбаясь, начал Резниченко. Он любовно погладил полированную крышку приемника.

— Кому станет ясно? — жестко спросил Сибирцев.

— Нам. — Резниченко ответил быстро, но в его ответе почувствовались нотки растерянности.

— Нам, советским ученым, товарищ Резниченко, все ясно и сейчас. — Тон, которым это сказал Сибирцев, был настолько суровым, что Резниченко вздрогнул, а Пылаев со свойственной ему мягкостью попробовал внушить Резниченко: