Защитник 80-го уровня

Приходит идея. В бланке протокола допроса свидетеля есть строка: «Об уголовной ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний по статье такой-то УК РФ (тогда РСФСР) предупрежден», за которой следует подпись допрашиваемого. Присутствовал этот атрибут и в протоколе допроса С.

Прошу переводчика задать С. вопрос, что такое «ука», – так и произнести, не расшифровывая аббревиатуру.

Лицо С. расплывается.

Переводчик: «С. сказал, что «ука» – это братишка». Прошу переводчика спросить, а что такое «статья ука».

Переводчик: «С. не знает, что такое «статья ука», но «ука» – это точно братишка».

Смотрю на судью. Глаз не отвел, во взгляде одобрение. Все-таки в Верховный суд попадали, как правило, умные и образованные юристы. Эпизод, основанный на показаниях С., из обвинения ушел.

Разгадка проста: три года жил в Узбекистане, вспомнил, что «ука» по-узбекски – «братишка». Коллеги – товарищи по защите потом здорово смеялись.

Форма доказательства имеет значение

Об этой находке пишу с особым удовольствием, ибо принадлежит она моей жене.

В 1985 г. адвокат Лариса Львова защищала в Ленинградском городском суде профессора-искусствоведа Альфреда Мартиновича Мирека от обвинения в особо крупном хищении путем мошенничества. Дело, мягко говоря, было весьма необычным.

Мирек – ведущий специалист в области ручной гармоники – за долгие годы собрал уникальную коллекцию баянов и аккордеонов. Его несколько лет обхаживал Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии (ЛГИТМиК), уговаривая продать коллекцию, но Мирек отказывался – истинному коллекционеру тяжело расставаться с тем, что составляет главный смысл жизни. Но тут в ребро 64-летнего мужчины вселился бес – пришла взаимная любовь к женщине, намного моложе. Надо было строить новую семью, и Мирек решил расстаться со своим детищем. Но как определить цену единственному в своем роде, не имеющему аналогов предмету? Сначала определили 40 тыс. руб. Но затем институт сообщил, что Министерство культуры СССР готово выделить только 25 тыс. Мирек махнул рукой: деньги нужны были до зарезу. На том и порешили: за определенную начальством сумму коллекция перекочевала в музей института.

А дальше история неожиданно приобрела криминальный окрас. В «органы» поступили анонимки: государственные средства выплачены неизвестно за что, здесь явно преступный сговор. Почва для наветов была как нельзя более благоприятная – 1984 г., в разгаре запущенная Андроповым кампания борьбы с коррупцией. И тут такое счастье привалило – воровство в среде художественной интеллигенции. Мощный стимул для карьерного роста прокурорских работников. Возбудили дело. Создали экспертную комиссию – она оценила коллекцию в 6 тыс. Слепили обвинительную конструкцию. Миреку предъявили мошенничество и посадили – как оказалось, почти на год. А пятерых членов закупочной комиссии – докторов и кандидатов искусствоведения ЛГИТМиК и Ленинградской консерватории – привлекли за халатность. Четверо, насмерть перепуганные, согласились на прекращение дела по амнистии. Не спасовал только председатель комиссии – профессор, заведующий кафедрой Ленинградской консерватории Валерий Васильевич Смирнов, по причине чего находился на скамье подсудимых вместе с Миреком.

В суде защита последовательно разрушала экспертное заключение, изобличала экспертов в некомпетентности – среди них не было ни одного специалиста в области искусствоведения, истории и теории музыки, зато присутствовали технолог фабрики музыкальных инструментов и два аккордеониста-исполнителя. Немудрено, что их выводы приводили в смятение. Так, наиболее редкие экспонаты коллекции, сохранившиеся вообще в единственном экземпляре (например, гармоника, сработанная в 1888 г. знаменитыми мастерами того времени), оценивались в… 0 рублей! Обоснование: на них нельзя играть.

Защита привлекла в качестве свидетелей видных деятелей в области культуры и музейного дела. Все они отмечали особую ценность коллекции, колоссальный труд по ее собиранию и систематизации, говорили, что без подвижничества Мирека не удалось бы сохранить уникальные инструменты. И их цена в договоре была сильно занижена. Директор музея театрально-музыкального искусства при Мариинском театре оперы и балета, куда была передана коллекция, Е. втолковывала суду, что, если бы дали задание какому-либо крупному музею собрать такую коллекцию из 100 инструментов, на это ушло бы не менее 20 лет, и в выплаченные Миреку деньги никак не уложились бы.

Давая показания, Е. держала в руках прозрачный пакетик с каким-то грязным комочком. Лариса спросила: «Что это?» Е. вынула содержимое и сказала: «Я держу в руках один из самых дорогих экспонатов нашего музея – туфельки великой Тальони (итальянская балерина середины XIX в. – Г.Р.)». Адвокат с саркастическим акцентом задала уточняющий вопрос: «Можно ли в них станцевать?» – «Следствие и эксперты, присутствующие сейчас в зале, – ответила Е., – скажут, что это утиль и они ничего не стоят. Мы говорим на разных языках».