Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи

Пил он только теперь часто. Но, опять же, не до валяния в грязи. Всегда достойно добирался до своего трехэтажного семиоконного домища и исчезал в нем. Никто из деревенских толком не знал, что там делалось внутри. Точно знали лишь перечень жильцов: хозяин, его резко постаревшая мать, жена Наташка и двое девок – Инна и Кристина.

Наташка почти не изменилась, только еще больше усохла и озлилась. Общались с ней неохотно, да та особо и не навязывалась. Все женщины в семье, кроме бабушки, вели себя высокомерно и недружелюбно. Бабушка была нормальная, но погоды в доме явно не делала.

Так вот тихо было целых десять лет, пока маленький Алешка, словно исполняя фатальное предсказание грозного тезки, не попал в криминальную историю.

Он, с еще тремя такими же пацанами, спер два духовых ружья, с которыми доморощенная «банда четырех» и прошарилась целый прогулянный в школе день. Ружья в школе и сперли, они стояли в незакрытом шкафу у физрука, он же учитель НВП, начальной военной подготовки.

Маленькие гангстеры развлекались до позднего вечера, пока не кончились пульки. Жертвами акции стали несколько березок, на которые навешивали бумажные (тоже краденые) мишени, одна ворона (улетевшая с возмущенным карканьем и пулькой в мощном теле) и небольшое стекло в баньке Анны и Виктора Куницыных: мальчишки поспорили, пробьет его или нет.

Пробило.

Ущерб, казалось бы, невелик. Но все стало гораздо серьезнее, когда Алексей Куницын-старший сообразил, что в деле замешан его тезка. Майор проявил чудеса служебного рвения и в течение следующего дня расколол участников кражи. Завернув руки за спину, доставил каждого по отдельности в свой кабинет. Взял собственноручно написанные объяснения, из которых следовало, что организатором преступного деяния был Алексей Викторович Куницын десяти полных лет от роду.

Как так вышло, догадаться несложно. Когда маленькому человеку с намеком говорят, мол, ты ведь не виноват, тебя подбил плохой мальчик – так легко согласиться… Да и не маленькому человеку тоже легко: сколько народу попортили себе карму подобными признательными показаниями…

Короче, отпустили всех, кроме Лешки. За ним уже поздно вечером пришла мать, вернувшаяся с мужем из райцентра.

– Ты все-таки достал его? – спросила с угрозой.

Глаза Анны горели ненавистью, и ни о каких сделках сейчас речи быть не могло.

– Я, что ли, ружья крал? – спокойно спросил участковый.

Логика была железной.

– Все равно не имеешь права без родителей допрашивать, – стояла на своем мать, вынужденная согласиться с правотой милиционера.

– А я не допрашивал, – охотно объяснил тот. – Я беседовал. Вот, имеется чистосердечное признание.

И показал женщине два листка, исписанные корявым детским почерком. Она инстинктивно попыталась их взять, но участковый отдернул руку.

– Пригодятся еще, – ухмыльнулся он. – А пока забирай своего Лешку. – И недвусмысленно добавил: – Пока.

Мать за руку увела всплакнувшего сына. Тот не столько боялся домашней разборки, сколько словно учуял начало некоей длинной нехорошей истории.

Дома его и в самом деле пальцем не тронули. Максимум, что ожидало виноватого в большей семье Куницыных, – сердитый тон да ехидная насмешка (над ленью, над жадностью, над трусостью). В тот раз и вовсе обошлись тихим разговором. Но серьезным.

– Мам, не я все придумал. Митька сказал про духовушки! Вадик предложил взять пострелять. Почему на меня свалили? – плакал Лешка.

– Неважно, почему, – не хотела ставить его в курс древних противоречий Анна. – Пусть кто угодно будет виноват. Но ты не должен быть виноват ни в чем. Ни в чем, понял?

– Понял, – отвечал сынок, стирая дорожки от слез на худых щеках. Хотя на самом деле ничего понятно не было.

– Дядя Алеша хочет порядка, – сказала Анна, подавая ему чистый платок. – Любит он нас или нет – второе дело. Если мы не будет нарушать – он не будет нас трогать. Сейчас было за что. Все, иди делай уроки.

Мальчик ушел, а Виктор остался.

Молчал.

Время от времени выходил на улицу выкурить сигарету – с недавних пор он вновь начал глушить тревогу табаком. И почему-то постоянно думал о ружье, бессменно провисевшем на стене уже десять лет. Виктор ничего не знал про законы театра, но ружье вызывало одни и те же ассоциации: с майором Куницыным и с опасностью, нависшей над его единственным сыном.

Анна поймала его взгляд и – муж да жена одна сатана – резко оборвала опасные размышления:

– Он еще тогда сказал: наш сын угробит себя сам. Вот этого мы и не допустим. Пусть локти кусает, старый идиот.

– Да, – нейтрально ответил Виктор. Смысл в его «да» мог быть вложен любой.

– Короче, следить будем за Лешкой в оба глаза, – приняла решение Анна. – И с ним самим поговорим, и старшим накажем. Ни часа без пригляду.

– Да, – сказал Виктор, теперь уже вполне осмысленно.

Так вроде все годы и делали.

Лешик был объектом пристального внимания. Разве что самые маленькие члены семьи не надзирали над притихшим и как-то разом повзрослевшим мальчиком. Он и сам старался вести себя тише воды, ниже травы. Нюхом ли что-то почуяв, а может, бабушка в тревоге лишнего рассказала.