Заслон

— Зачем же вам уединяться? — Сахаров глянул ей прямо в лицо своими выпуклыми глазами. — Конечно, я вам верю, что Сахалян не вызывает особого интереса, но… вы могли бы отсюда уехать. Харбин, Шанхай… Токио… Там общество, где вы могли бы блистать, не размениваясь на мелочные заботы. Скажите, о чем вы мечтаете, и я осуществлю эту мечту! Итак, на выбор — Осака, Вашингтон, Нью-Йорк? — Сахаров облизнул губы. — Ведь у вашего мужа чертовски много денег. Я мог бы на него повлиять…

Бледно-розовые губы Марины раскрылись и тихо прошелестели:

— Мне бы в наш Верхне-Благовещенск. Каждый день хожу и на него смотрю. Верите, когда черемуха там цвела, белая, как кипень, места я себе не находила: выйду на берег, упаду и плачу. Машет черемуха ветками, манит меня, зовет! У нас возле школы и дома, на задах, видимо-невидимо ее было… Вплавь бы пустилась, я ведь в девичестве Амур переплывала и сюда и обратно! Ляжешь, бывало, на косе, отдохнешь… Думалось ли тогда, что здесь мыкаться придется?! А теперь, атаман мой говорит, пристрелить могут. Чудно… наши, русские, по мне, по женщине, палить начнут. Не верю! Это наши по ихним ребятишкам стреляли! Беркутов этот, страсть-то какая… парнишка молоденький, а хуже палача натворил. Не примет земля амурская такого. Вплавь бы пустилась, — повторила она тоскливо.

— Верю, — притворяясь растроганным, сказал Сахаров. — Верю и преклоняюсь. Я сам патриот… — он шагнул к Марине, обнял ее за плечи. Гамова глянула на него удивленно, вывернулась, отступила, прижалась к дереву и спрятала лицо в ладони. Плечи ее тряслись. Сахаров не мог понять, плачет она или смеется. Он стал целовать ее волосы и шею.

— Я вам не игрушка, — сказала вдруг, выпрямляясь, Марина.

— Простите, я вас не совсем понимаю, — отступая на шаг, бормотнул смущенно Сахаров.

— Ну, я-то вас распрекрасно поняла: не в ту дверь стучитесь, ваше превосходительство. Вам бы к Хорвату податься.

— О чем вы, дорогая?

— Об этом самом: денежки-то, амурские, что душеньку вашу тревожат, у него, у всероссийского правителя.

— Да что вы говорите? — невольно вырвалось у генерала.

— У него, у него! Через моего дуралея он теперь миллионщиком стал. А Иван человек маленький, что и пристало к пальцам, так уж не про господ, а про свой расход. Поняли теперь? Уйдите-ка подобру!

— Хорошо, я подчиняюсь вашему приказанию, — щелкнул каблуками генерал.

— Нет, постойте! — Марина схватила Сахарова за руку. Ногти ее впились в генеральскую ладонь, другой она охватила его шею и горячо зашептала в ухо: — Забудьте про Приморье, верните нас домой. Ничего не пожалею!.. Я знаю, вам деньги нужны. Много денег… На такое дело я у мужа из сейфа выкраду, подпись его подделаю на чеке, коли на то пойдет. Только верните сначала…

На садовой дорожке зашуршал гравий, не спеша, в развалку навстречу им шел Гамов в распахнутой бекеше и матерчатых, на толстой войлочной подошве, туфлях. На его губах играла благодушная усмешка.

— Ты бы, Марина, кормила нас скорей, — сказал он, беспечно помахивая цепочкой с ключами. — Беги, вели на стол подавать. Да чтобы все кипело, с паром, с жаром, только бы с огня!

— Все у тебя еда на уме, — недовольно поморщилась Марина и заторопилась: — Я сейчас, сейчас… — Она почти бежала по дорожке. Мужчины шли за нею следом, любуясь легкостью походки и очертаниями тающей в синеватом сумраке стройной фигуры.

— Какова? — сказал, посмеиваясь, Гамов. — Это я ее нарочно поддел. Люблю, когда сердится! Королева, а?!

— О, да! Вам повезло, атаман. — Сахаров не нашелся, что еще добавить. Ему вдруг стало невыразимо тоскливо, и он с предельной ясностью ощутил, что, завладей он сейчас не только миллионами Гамова и Хорвата, но и всеми сокровищами Голконды, не вернет он этой женщине кусок родной земли, где она впервые увидела свет и в которой хотела бы покоиться после смертного часа. Сахаров хмурился и смотрел себе под ноги. Под деревьями было темно, и, не видя лица расстроенного генерала, Гамов стал поддерживать его под локоток, опасаясь, что тот может споткнуться.

— Распорядитесь, чтобы в девять просигналили на ту сторону, — сказал сухо Сахаров. — Я жду Беркутова уже третий день. — Он остановился, вслушиваясь в дробный перестук молотков. — Где это заколачивают… будто крышку гроба? — спросил брюзгливо генерал.

— Должно, мальчонка озорует, пойти надрать постреленку уши! — Гамов быстро зашагал к дому. Сахарову вовсе незачем было знать, что в задних комнатах готовят к отъезду сундуки. Экс-атаман решил уехать без помпы, попросту говоря, тайно. Куда? Об этом не знала пока даже Марина. Покидая старых друзей, Иван Михайлович вовсе не собирался заводить новых.

Остановившись под огромным вязом, Сахаров закурил папиросу и, любуясь деревом, провел рукой по коре.

«Экий исполин! — Вдруг он вздрогнул, вспомнив, что в тот злополучный день, когда были убиты на левом берегу дети, под этим деревом застрелился старый полковник Краевич. — Чудак… сдали нервишки. Смерть — это тлен… распад… забвение! А в жизни есть все для того, чтобы быть счастливым, и нужно овладеть только одним искусством: брать, ничего не давая взамен».