Заслон

Пожилой лакей с помятым лицом, задыхающийся в своем черном фраке и размякших воротничках, и шустрый бойка в свежей курточке, с тонкой косичкой на затылке, видимо только что умывшийся, румяный и круглоглазый, внесли лакированный с крохотными фарфоровыми чашечками поднос, большой серебряный кофейник и корзинку с сухариками и пирожными «Микадо». Появились пузатенькие зеленые бутылочки с бенидиктином. Извинившись за все еще отсутствовавшую жену, Гамов неумело принялся разливать кофе.

Молодежь, гремя шпорами, ринулась в залитый клонящимся к западу солнцем сад. Белокурый адъютант Сахарова Игорь Городецкий подбежал к качелям, вскочил на них с размаху и стал раскачиваться, заливаясь счастливым смехом. Два других офицера, тоже хохоча во все горло, пытались стащить его за длинные ноги и болтали, как скворцы, пересыпая свою речь английскими фразами, что считалось большим шиком, — по-английски говорили американцы и свободно изъяснялись союзники-японцы.

«Жеребцы стоялые, — подумал с внезапным раздражением Гамов, — жируют от безделья. Я в их годы сено косил, коня сам ковал, в лес за дровами ездил на утренней зорьке. Эх…» И внезапно до боли захотелось вернуть то далекое время, и все, казавшееся когда-то будничным и трудным, вдруг растрогало и умилило до слез.

Генерал Сычев, примостившийся со своей чашкой на широких перилах, задумчиво прихлебывал обжигающе-горячий кофе.

Сахаров шагал по уставленной карликовыми деревцами в кадках веранде. Было отвратно сознавать, что здесь, в благополучном гамовском доме, он, как в осколках разбитого зеркала, вдруг увидел карикатурное изображение собственной судьбы. Он тоже пытался организовать восстание в Муроме — когда был еще всего- навсего подполковником — и потерпел фиаско. С тех пор он сделал блистательную карьеру, но слава главаря неудавшегося мятежа сопутствует ему повсюду. Что и говорить, Гамов не гнался за чинами. Этот казак оказался дальновиднее: он разбогател на своем мятеже и при первом удобном случае отошел от дел. Живя в довольстве, Гамов и не подозревает о том, что существует еще нечто, роднящее их обоих. И у него есть шестилетний сын, Борис, единственный наследник его сомнительной славы. Все, как у Гамова, все… И даже хуже! Неизмеримо хуже. Сахаров вдруг заговорил хрипловато и гневно:

— Я ехал из Америки окрыленным, но что же я увидел по возвращении? Ведь это, господа, преступно! Преступно в отношении самих себя! Я ждал здесь на съезде от людей, умудренных опытом и годами, мудрых, проникновенных речей, а услышал детский лепет. Признаюсь, только речь поручика Беркутова меня искренне порадовала и взволновала. В этом юноше бьется сердце истинного патриота. Расшевелить и заставить мыслить мозг погруженного в Нирвану морфиниста или кокаиниста — подвиг. Но подвигом вдвойне было бы расшевелить вас, господа.

Осторожно поставив на пригретые солнцем перила пустую чашку, генерал Сычев соскочил на пол.

— Я вас, ваше превосходительство, не совсем понимаю, — жалобно протянул он. — Наши люди в состоянии полной депрессии. Чем тут поможешь? Да пусть… пусть американцы берут себе Камчатку и Чукотский полуостров, пусть отторгнут Сахалин, ну… даже часть Приморья.

Сахаров презрительно фыркнул и повернулся к Гамову. Экс-атаман машинально приподнялся, изо всех сил втягивая выпиравший живот.

— Вот вы, атаман Гамов! — крикнул Сахаров, уже не владея собой. — Вы, сильный и волевой в начале любого дела, пасуете перед малейшими трудностями. Вас ничему не научили ни Дума, ни большевики! Вы забились в тихую заводь, спрятали голову под крыло и решили отсидеться, не так ли? Что ж, если вы боитесь снова быть битым, так не пожалейте хоть на святое дело денег. У вас миллионы, а вы трясетесь над ними, как Гобсек! Одумайтесь, пока не поздно, иначе не видать вам России, кроме как отсюда, с правого берега Амура! — Все уставились на Гамова. Прищурив светлые глаза и выпятив нижнюю губу, он, казалось, всем своим видом говорил: «А мне и так хорошо. Да, мне чертовски повезло. Что ж, ищите и вы свою удачу». Он не обмолвился ни словом.

«Хам, — подумал обиженно Сахаров, — педагогусь… урвал жирный кусок и доволен. Правильно заметил Беркутов, что эта ворона нам не оборона!» — Генерал уже жалел, что дал волю своим чувствам, и стал натягивать перчатки. Задвигали стульями и остальные. В это время за садом раздались выстрелы и какие-то крики.

Молодым офицерам вскоре прискучили качели. Они пошли по едва заметной дорожке в тенистую, расступающуюся с каждым шагом глубь запущенного сада. Горьковато пахло черемухой и омытым недавним дождем серебристым тополем. Над усыпанной одичалой ромашкой куртиной гудели пчелы. Дальше, до самой каменной стены, замыкавшей сад со стороны Амура, тянулась лужайка, испестренная колокольчиками и сараной.

Смуглый до черноты Рифман и нежнолицый, как барышня, не поддающийся загару Городецкий, бросившись наперегонки, легко перемахнули низкую стену и скатились по зеленому откосу к реке. Беркутов шел за ними не спеша и улыбаясь с чувством явного превосходства, снисходительно и нагловато.