Заслон

В тот же день они выехали к себе в Иркун и деятельно взялись за организацию коммуны. К ним примкнула деревенская беднота. Богатеи посмеивались в бороды, но ни с осудой, ни с помощью не вязались. Просуществовала же коммуна только до середины сентября. Хлеб еще стоял в суслонах, когда обоим Мацюпам пришлось взять винтовки и уходить в тайгу, партизанить. Обмолачивал богатый урожай уже вернувшийся из Маньчжурии «хозяин».

Как бы рад был сейчас старый Семен Мацюпа, как бы он был рад! Но отъезд в Москву был так неожидан и скор, что даже нет времени написать родным письмо.

Теплый южный ветер врывается в распахнутое окно бревенчатого, из нетленной лиственницы, гамберговского особняка, шелестит исчерченными размашистым почерком гранками будущей книги. Уронив на руки голову, спит у стола Вениамин… За стеной, ворочаясь на осевшем под грузным телом пуховике, тяжко вздыхает Лазарь Моисеевич: «Был сын маленьким — спать не давал, вырос сын — сам не засну».

Босая, с повязанной белым платочком головой, проскальзывает в комнату своего любимца Лия Борисовна, захлопывает окно и гасит свет.

…Тяжело шлепая плицами, поднимается вверх по Амуру «Комета». Гаснут звезды и в воде, и небе, будто кто-то снимает их одну за другой, как цветные игрушки с рождественской елки. Ветер перебирает светлые волосы Алеши, раскачивает высокие черемухи в хуторе Верхне-Благовещенском, стучится в забитые окна покинутого гамовского куреня.

…Вооруженные винтовками и наганами, выходят из вагона на маленьком таежном полустанке трое. Отправив поезд, начальник полустанка опасливо покосился на приезжих и, не обмолвившись и словом, поспешно прошел в здание. Свои ли, чужие, кто их разберет? А время тревожное — излишнее любопытство может стоить головы.

— Ну вот… — неопределенно протянул стройный парень, в котором, несмотря на немудрящую одежонку, все же угадывался военный. — Вроде бы приехали.

— Сядем. Покурим, — предложил другой, темноволосый и синеглазый. — Развидняется, зашагаем дальше.

Петр Мацюпа в синей, из китайской дабы, туго подпоясанной и топорщившейся на спине рубахе промолчал и, сняв с плеча винтовку, присел на лежавшие грудой старые шпалы. Оба спутника последовали его примеру, блаженно вытянув ноги в тяжелых, с обмотками, солдатских ботинках.

Из-за желтого станционного здания вышел коренастый человек в брезентовом дождевике и лихо сдвинутой на затылок мохнатой бараньей папахе. Подойдя к приезжим, он поздоровался, будто нехотя спросил:

— Откуда путь держите? — И услышав короткое «из Благовещенска», сделал знак следовать за собой. Мацюпа глянул на своих спутников. Они посмотрели на него, потом все трое разом взглянули на незнакомца.

— Может, тут кто к теще на блины приехал, — сказал тот, гася в узковатых глазах усмешку, — тогда звиняйте, что обеспокоил. Я только по тайге… проводник. — Он повернулся к ним спиной и, неслышно ступая обутыми в мягкие ичиги кривоватыми и крепкими ногами, пошел к шумевшему на предрассветном ветерке лесочку. Тогда они, все трое, тоже вскочили и пошли за ним. Раздвигая руками росистые ветки, незнакомец вывел их в низинку, где паслись стреноженные кони. Расстегнув волосяные путы, проводник аккуратно повесил их на ближний куст, раздал всем поводья.

— Ну, по коням, что ли? — Его немолодое, тронутое оспой лицо стало на миг грустно проникновенным. — Дай бог благополучно начать и счастливо завершить. Чтобы кому в первый раз, да не в последний…

Петр Мацюпа вдруг ощутил сильное волнение, только сейчас осознав, какой им предстоит долгий и опасный путь. Прощай, родная сторона!

27

По унылой Северной Маньчжурии мчался поезд, тесные купе которого были до отказа забиты «спасающимися от большевистских зверств» небрежно одетыми дамами, капризничающими без нянек детьми и одуревшими от вина и скуки семеновскими и каппелевскими офицерами.

Из опущенного окна пахнуло угарным дымом, посыпались мелкие, как манна, крупинки угля, запорошили руки и книгу, которую читал лежавший на верхней полке тоненький русоволосый юноша в штатском. Он машинально закрыл окно и глянул вниз синевато-серыми, обметанными тенями из-за дурно проведенной ночи глазами.

Примостившие к откидному столику свои чемоданы и игравшие в преферанс офицеры шумно выразили неодобрение, но тут же успокоились, приняв его объяснения, и загалдели снова. Впрочем, они галдели всю ночь, в конце концов к этому можно было и привыкнуть. Подперев голову руками, юноша стал смотреть в окно. За тусклыми запылившимися стеклами мелькали — стяжавшие себе горькую славу — сопки Маньчжурии.

Пусты, голы и утомительно однообразны эти волнистые цепи, сплошь покрытые приземистым монгольским дубняком. Нищенски убоги стайки глинобитных фанзушек, лепящихся по берегам речек и озер. Чисты, будто причесаны гребенкой, четкие прямоугольники влажно поблескивающих, уже убранных рисовых и гаоляновых полей.