Заслон

Жданов вразумительно и не спеша толковал про Центросоюз, харбинскую муку и нанкинские ткани. Желчный господин брезгливо морщился: этого нужно было ожидать, хлебороднейшие амурские земли заросли сорными травами, мужики ударились в комиссары, бабы разучились трепать лен и коноплю, а паче того прясть. Англичанам он переводил отрывисто и бойко:

— Народ на Амуре голодает, гол и разут. Большевики клянчат помощь у соседей. Это их посол.

Слушая его, англичане ухмылялись. Один из них, темноволосый, с несомненным наличием кельтской крови, жуя на американский манер резинку, небрежно уронил:

— Вид такого посла хоть у кого отобьет охоту вернуться в Советы. Вы согласны со мной, мистер?

— Ради бога… — переводчик сделал испуганное лицо. — Мои лары и пенаты преданы поруганию, а я был всего-навсего скромный интеллигент: обучал в кадетском корпусе детей да служил верой и правдой своему государю.

— Пошли, Генри, — толкнул в бок товарища другой таможенник, с глазами цвета бирюзы и мускулами боксера. — Пожелаем кэптэну, как это по-русски, а?

— Ни суха ни мокра!

Но идти к капитану им не пришлось. Квадратный здоровяк сам порхнул им навстречу с грацией раздобревшей балерины. Он был тертый калач, этот капитан, с звучной фамилией Потемкин, и переводчик сразу же ретировался, зная, что тот может изъясняться на любом языке.

— Надеюсь, все в порядке? — залебезил перед таможенниками Потемкин. — У меня всегда все в ажуре. К вашим услугам, господа, есть превосходные каюты.

Не угодно ли прокатиться до Сан-Синя или до Лахасусу?

Таможенники заржали. Генри, выплюнув на палубу резинку, пояснил:

— Служба, кэптэн, служба! А когда получишь законный отпуск, отчего и не прокатиться… только домой, домой!

Потемкин зашелся смехом. Шея его побагровела. Глаза исчезли в мягких подушечках щек:

— Шучу, сэры, я всегда шучу, — и тонко польстил — Британия — владычица морей и океанов. Спроси англичанина: где ваш дом? Он ответит — вселенная! Не так ли?

Англичане, перебрасываясь остротами, стали угощать Потемкина сигаретами. Посылая их в душе к черту, капитан с шумным радушием пригласил таможенников в каюту «раздавить по стаканчику виски». Впрочем, эта процедура заняла совсем немного времени: через двадцать минут «Чайна» окуталась густыми клубами дыма, дико взревела и отвалила от причала.

Свой первый сюрприз пассажирам, а заодно и таможне, Потемкин преподнес очень скоро: пароход ни с того ни с сего остановился под сунгарийским мостом. Пассажиры заволновались, но капитан прислал на верхнюю палубу своего помощника, который разъяснил, что ничего страшного в этом нет: просто нужно принять на борт двоих отставших. Через минуту к «Чайне» подошел частный моторный катер, и благополучно миновавшие таможню Бондарев и Буров поднялись на пароход.

Потемкин встретил их с распростертыми объятиями. О том, что накануне этого радостного события ему была вручена изрядная толика денег, он, как истый джентльмен, не обмолвился ни словом. Капитан провел офицеров в отдельную каюту, пояснил, чем и в какое время их будут потчевать, крепко ругнув англичан, докучающих в китайских водах.

— На Сунгари они чувствуют себя полными хозяевами: на больших пристанях заявляются на пароход и шныряют по каютам. Но мы сделаем так: только они нагрянут, я к вам доверенного матроса пришлю. Он вас в тыл этим сэрам-холерам и проведет. Будьте спокойненьки, ни один из них еще ни разу назад не оглянулся. Такая гордая нация, думают, умнее их и на свете нет!

По лукавым глазам капитана было видно, что откалывать такие номера ему не в диковину. Но капитан умел держать слово, если за это хорошо платили.

Вскоре обнаружилось, что Потемкин не дурак выпить, и, когда вошли в обмелевший Амур, «Чайна» раз за разом стала садиться на мель. Снимались с мели под львиный рык капитана, командовавшего: «лево руля — право руля», или «полный вперед — полный назад!» Он приводил в трепет важного китайского чиновника, везшего из Харбинского банка крупную сумму даянов. Не надеясь на свою вооруженную охрану, чиновник смертельно боялся нападения хунхузов.

Иван Иванович, как именовал себя этот важный мандарин, выбегал из каюты и метался по палубе, всплескивая пухлыми с длиннейшими ногтями руками. Облаченный, несмотря на жару, в черный шелковый халат, черную шелковую шапочку и туфли на высоченной войлочной подошве, он обмахивался бумажным веером и взволнованно твердил:

— Иссе палахода ходи, наша обязательно посадиса. Этта сталая дулака капитана, иссе водка пей, хана пей… Наша плопадайла, совсем плопадайла! — И случалось, что не успевал прорицатель закончить свои прогнозы, как пароход снова сидел на мели. Пассажиры покатывались со смеху, но Булыга и Селезнев — в документах Сибирцева значилась эта фамилия — не смеялись. Они сами недавно испытали немалый страх, а повинна в этом была их бесстрашная подружка Тамара…

На пароходе все они сторонились друг друга: провал одного мог стать гибелью и для остальных. «Амалия» уже привыкла к своему одиночеству и всей полнотой души наслаждалась красотами природы.